В ту ночь я подошел к роковому перепутью. Сделай я свое открытие в более возвышенном состоянии духа, пустись я на этот опыт во власти великодушных или благочестивых устремлений – все могло бы пойти иначе, и из этих мук смерти и рождения я вышел бы ангелом, а не дьяволом. Состав не оказывал направляющего действия, он не был ни дьявольским, ни божественным. Он только расшатал для моего нрава ворота тюрьмы и, как это было с пленниками, захваченными при Филиппах[8] все, бывшее внутри, устремилось наружу. В тот миг моя добродетель спала, но зло, подталкиваемое честолюбием, бодрствовало; оно держалось наготове, быстро ухватилось за открывшуюся возможность, и получился Эдуард Хайд. И хотя у меня теперь было два характера, так же как и два облика, – один был целиком дурным, а другой был тем же старым Генри Джекилом, нелепой смесью, которую я уже отчаялся переделать и исправить. Дело изменилось, значит, к худшему.
Даже и в том возрасте я не поборол своей нелюбви к скучной жизни ученого. Иногда на меня все еще находило веселое настроение, и так как мои развлечения были недостойного характера (чтобы не сказать больше), а я был не только хорошо известной и уважаемой личностью, но и становился стар, такая непоследовательность в моей жизни делалась все неудобней. Тут-то меня и начала искушать моя новая власть, и искушала, пока не покорила меня. Ведь мне стоило только проглотить питье, сбросить тело знаменитого профессора и принять на себя, словно толстый плащ, тело Эдуарда Хайда. Я улыбнулся при мысли о такой возможности: тогда мне это показалось даже забавным, и я старательно и заботливо принялся за приготовления. Я снял и обставил тот дом в Сохо, вплоть до которого Хайда проследила полиция, и нанял в экономки женщину, которая, как я отлично знал, умела молчать и не проявляла излишней щепетильности. С другой стороны, я объявил своим слугам, что некий мистер Хайд (которого я им описал) имеет право распоряжаться как хочет в моем доме у сквера, и, чтобы избежать возможных недоразумений, я даже приходил туда в своем новом виде, стараясь приучить их к себе. Затем я составил завещание, против которого вы так возражали. Теперь, случись со мной что-нибудь в образе доктора Джекила, я стал бы Эдуардом Хайдом без всякого материального ущерба. И, укрепив, как я думал, позиции со всех сторон, я начал пользоваться выгодами своей редкостной неприкосновенности.
Люди и раньше посылали наемных убийц совершать за себя преступления, чтобы не подвергать опасности собственную личность и доброе имя. Я первый собирался поступить так ради своих наслаждений. Я первый мог корпеть у всех на глазах, волоча на себе груз добродушной респектабельности, чтобы потом в один миг, как школьник, скинуть с себя это чужое добро и очертя голову броситься в море свободы. Но благодаря моему непроницаемому покрову моя безопасность была полной. Подумайте только: ведь я даже не существовал! Дозвольте мне лишь проскользнуть в дверь лаборатории, предоставьте мне несколько секунд, чтобы смешать и проглотить снадобье, которое я всегда держал под рукой, и, что бы там ни учинил Эдуард Хайд, он исчезнет, как пятно от дыхания на поверхности зеркала. А вместо него, уютно расположившись у себя в кабинете и в полуночной тишине спокойно поправляя свою лампу, как человек, который может позволить себе вволю смеяться над любым подозрением, окажется Генри Джекил.
