Развлечения, к которым я так торопился приступить под новой личиной, были, как я уже говорил, недостойными порядочного человека, – я бы не мог употребить более резкое выражение. Но у Эдуарда Хайда они скоро стали превращаться в чудовищные. Вернувшись, бывало, домой после своих похождений, я часто испытывал какое-то удивление перед своей недавней распущенностью. Этот двойник, которого я вызвал из собственной души и пустил одного вытворять что ему заблагорассудится, был по природе существом зловредным и подлым. Все его действия и помыслы вращались вокруг него самого. Он с животной жадностью упивался всем, что причиняло хоть какое-нибудь мучение другим, и был безжалостней камня. Генри Джекил иногда ужасался поступкам Эдуарда Хайда. Однако само положение не подходило под обычные законы и исподтишка подтачивало власть совести. Ведь вина ложилась на Хайда, на одного только Хайда. Джекил не стал хуже: его хорошие свойства возвращались к нему, как будто ничуть не умалившись; он даже спешил, где мог, исправить зло, причиненное Хайдом. И совесть его спокойно засыпала.
Я не намереваюсь расписывать низости, которым я таким образом потворствовал (мне и теперь трудно допустить, что я сам совершал их). Но я хочу отметить признаки и последовательные ступени надвигавшегося возмездия. Со мной произошел случай, который я просто упомяну, потому что он не имел последствий. Жестокий поступок по отношению к одному ребенку вызвал против меня гнев прохожего (я потом узнал, что он был ваш родственник), к нему присоединился доктор и родные ребенка. Была минута, когда я даже опасался за свою жизнь. В конце концов, чтобы утихомирить их слишком справедливое негодование, Эдуард Хайд был вынужден привести их к дому Генри Джекила и выдать им чек от его имени. На будущее я предотвратил такую опасность, просто открыв счет в другом банке на имя самого Эдуарда Хайда, а когда, изменив наклон почерка, я снабдил моего двойника даже подписью, я и совсем уверился, что уж теперь правосудие до меня не доберется.
Месяца за два до убийства сэра Дэнверса я в поздний час вернулся после своих похождений и наутро проснулся в своей постели с каким-то необычным ощущением. Напрасно я осматривался по сторонам, напрасно окидывал взором строгую мебель и высокие потолки моей комнаты, выходящей окнами на сквер, напрасно разглядывал знакомый узор занавесей у постели и форму кровати красного дерева, – что-то нашептывало мне, что я не там, где лежу, что я пробудился не там, где мне казалось, но в маленькой комнатке в Сохо, где ночевал обыкновенно в облике Хайда. Я посмеялся над собой и по своей психологической привычке стал лениво перебирать возможные причины такой иллюзии, подчас опять погружаясь в приятную утреннюю дремоту.
