– Ну значит, вот так.
– Что – так?
– Вот так.
– Как – так?
– Да я же говорю! Девушка, которую я люблю, не хочет выйти за меня.
– Не хочет?
– По ее словам.
– Ну-ну, – сказало дитя-звезда с глубоким сочувствием. – Это нехорошо. Отвергла, значит, твою любовь.
– Ты это верно заметил. Она отвергла мою любовь, – сказал Уилмот. – Отвергла как пить дать. Так отвергла, что дальше некуда!
– Так оно и бывает, – сказало дитя-звезда. – В каком мире мы живем!
– Во-во! В каком мире!
– Не удивлюсь, если твое сердце удручено.
– Это ты верно сказал: мое сердце удручено, – сказал Уилмот, тихо плача. Потом утер глаза краем скатерти. – Как мне стряхнуть с себя эту невыносимую тяжесть? – спросил он.
Дитя-звезда задумалось.
– Вот что я тебе скажу, – сказало оно. – Я знаю местечко получше этого. По дороге в Венис. Можем его испробовать.
– Безусловно можем, – сказал Уилмот.
– Есть еще одно в сторону Санта-Моники.
– И там побываем, – сказал Уилмот. – Самое главное – на месте не засиживаться, а двигаться туда-сюда, видеть новые пейзажи и свежие лица.
– В Венисе лица всегда свежие и приятные.
– Так поехали, – сказал Уилмот.
Было одиннадцать часов следующего утра, когда мистер Шнелленхамер обрушился на своего коллегу мистера Левицки. Каждая черточка выразительного лица мистера Шнелленхамера выражала крайнюю степень возбуждения. Сигара, зажатая в зубах, подпрыгивала.
– Слушай! – сказал он. – Знаешь что?
– Слушаю! – сказал мистер Левицки. – А что?
– У меня только что побывал Джонни Бингли.
– Если он хочет прибавки, сошлись на экономическую депрессию.
– Прибавки? Да меня тревожит, долго ли еще он будет стоить того, что получает сейчас!
– Стоить? – Левицки выпучил глаза. – Джонни Бингли? Дитя С Улыбкой, Прячущей Слезинку? Идол Американских Матерей?
– Да. И как долго он останется Идолом Американских Матерей после того, как Американские Матери узнают, что он лилипут из цирка Конноли, да к тому же еще пожилой лилипут, прошедший огонь, воду и медные трубы?
– Так ведь об этом никто не знает, кроме меня и тебя.
– Да неужели? – сказал мистер Шнелленхамер. – Так позволь тебе сказать, что вчера вечером он шлялся по забегаловкам с одним из моих кивателей, а утром является ко мне и говорит, что твердо не знает, признался ли ему в своем лилипутстве, но ему сдается, что признался. Он говорит, что между тем моментом, когда их вышвырнули из «У Майка», и минутой, когда он вонзил в официанта вилочку для оливок, в его памяти зияет провал, стоит сплошной туман, и он думает, что вот тогда-то и мог проболтаться, так как к этому времени они сошлись на самую короткую ногу, и ему сдается, что у него не осталось от того никаких секретов.
