По большому счёту мы вели боевые действия в тылу противника. А суровый закон диверсантов и армейских разведчиков говорит о том, что все свидетели проникновения группы на вражескую территорию должны быть зачищены. Все, в том числе и мирное лояльное население. Мало ли кто и где трепанёт своим языком, а операция провалится. Погибнут люди. В общем, на войне как на войне.
Я не буду описывать все тяжести дальнейшего пути. Кто ходил по нашей тайге, меня поймёт, а кто не ходил, пусть поверит на слово — дорога была кошмарной. За первые сутки мы едва преодолели треть расстояния. На вконец измотанных девчонок было жалко смотреть. Хуже всех выглядела Луиза. Ей был необходим полный покой и постельный режим, а вместо этого она вынуждена была таскаться по тайге. Едва мы остановились на ночёвку, как девушки тут же попадали без сил. Мы со Степаном расстелили на земле палатку, затем по очереди переложили на неё девушек и закутали их одеялами. Но теперь, в отличие от вчерашней ночи, первым лёг спать я. Эта ночь прошла так же спокойно, как и предыдущая. Уже под утро я подошёл к спящей Луизе и присел на краешек палатки. Девушка тяжело дышала и еле слышно постанывала. Её лоб был покрыт мелкими бисеринками пота.
Я осторожно, пока никто не видит, приподнял край платья и внимательно осмотрел рану. Кожа вокруг повязки была покрасневшей и припухшей, но синюшного оттенка, указывающего на заражение, не было. Если бы ещё удалось размотать повязку да убедиться самому в состоянии дел, но где уж там. Гордая девчонка скорее умрёт, чем позволит до себя дотронуться. Вот если бы мы были наедине, тогда другое дело. Тогда б я нашёл убедительные доводы для осмотра раненого бойца. Повинуясь внезапному импульсу, я наклонился и поцеловал девушку в губы.
Наверное, я потерял чувство меры и слишком увлёкся, так как Луиза открыла глаза.
Боясь, что девушка спросонья испугается и поднимет шум, я отпрянул. Но по всей видимости, пугаться она не собиралась.
Вместо этого Луиза пристально поглядела в мои глаза и произнесла: — Ещё.
Повторять просьбу второй раз не пришлось. Что бы другое, то не в жизнь, а это дело-то мы завсегда, как говаривал один мой товарищ по стройотряду. Мы целовались с упоением смертников, берегущих каждое мгновение своей жизни. Наши тела жаждали прикосновений. А ещё мне было жалко до слёз, что это юное создание подвергается таким испытаниям. Мне хотелось взять её боль себе или хоть как-то облегчить эти муки, и Луиза прекрасно чувствовала моё состояние. Она шептала, что ей хорошо и что вообще, когда я рядом, ей значительно лучше. А затем неожиданно попросила: — Ты не дружи с Лушкой, ладно?
