– Располагайтесь, я сообщу в отделе, что вы здесь и замещаете начальника.
Он ушел, и я прошла по кабинету, не зная, где устроиться – в кресле во главе стола или на стуле сбоку…
Появилась улыбающаяся Людмила Алексеевна и, поняв мое состояние, шутливо подталкивая, усадила в кресло:
– Как ты смотришься!
Она сообщила, что коллеги отнеслись к моему перемещению положительно.
– Так что веди себя соответственно, но не задирай носа, особенно передо мной, а то отшлепаю.
Оставшись одна, я принялась перебирать папки и в нижнем ящике стола, под бумагами, обнаружила иностранный глянцевый журнал с полуголой блондинкой на обложке. По названию было понятно, что это журнал для мужчин. Разглядывая красочные страницы с обнаженными девицами в вызывающих позах и пролистывая очередную голую задницу, я подумала вслух: «Ай да Яков Моисеевич!» И прозвучало это даже одобрительно…
На закладке я задержалась: с полного разворота, очень откровенно позируя, призывно улыбалась красивая брюнетка.
В ней было что-то знакомое…
Просмотрев до конца, я вернулась к закладке и поняла, в чем дело: она была похожа на меня. А на одном из снимков, где она стояла вполоборота, я точно бы признала себя, если б умела так соблазняюще изгибаться…
Знакомое томление, давно не посещавшее меня, перехватило дыхание, и, сунув журнал на место, я прошлась по кабинету, сбрасывая наваждение.
На следующий день утром ко мне зашла Ангелина Павловна.
– Ирочка, – обратилась она, чем-то напоминая Изольду Андреевну, – мне домой звонила Майя Дмитриевна, сестра покойной жены Якова Моисеевича. Она просила позаботиться о нем, так как сама тоже разболелась. Я подумала, – продолжала Ангелина Павловна, – у вас могут быть вопросы, как у заместителя, и вы навестите его, – она положила на стул пакет. – Это от коллектива и от профкома.
О своем визите я предупредила его по телефону, и на мой звонок дверь распахнулась почти сразу. Было видно – Яков Моисеевич готовился: под шелковыми отворотами длинного домашнего халата виднелась белоснежная сорочка. «Слишком парадно для повседневности», – отметила я самодовольно и в тоже время сочувственно…
Держался он бодро, широким жестом приглашая меня в гостиную, и, если б не трость, на которую тяжело опирался, я бы не подумала, что он болен.
– Извините, я присяду, старые раны дают о себе знать, а вы осваивайтесь в моем «блиндаже» и чувствуйте себя… – Яков Моисеевич замялся, не зная, как продолжить. – Чувствуйте себя хорошо.
