Хлюпнул, взрываясь ошмётками гноя и крови чёрный нарост на лице самого упорного подростка. Свист и скулёж слились в унисон. Из прорвы рук в проёме двери от ударов стула отдёрнулись и исчезли из виду лишь пара другая конечностей. Остальные твари упорно лезли вперёд к желанной добыче, игнорируя, а то и вовсе не испытывая боли в покалеченных пальцах, локтях и предплечьях.
— Ааа!! — завопил Воробьёв и разбил стул о чью-то квадратную, вздутую как налитый гелием шар голову. Затем кивнул Генке, повисшему на шторе, словно толстый малолетний Тарзан.
Мельком Пашка подумал, что всё путём. Не убьется, кореш второй этаж не пятый, а штора вон старинная крепкая выдержит. Он сжал губы в тонкую полосу и от души загадал про себя, чтобы так и вышло.
С животным криком, напоминающим вопли бабуина Тарзан — Чебурек спикировал с подоконника и скрылся за окном.
Моргнув, Пашка понял, что в руке у него осталась одна спинка от стула. С грохотом, сминая скамейки к стене, открылась дверь, и белая рука схватила Воробьёва за свитер, потянула к себе до треска в вязаных петлях.
Щелкнули зубы, в дверь ввалился Бык. Его мутные глаза напоминали глаза дохлой рыбы. Голодные и точно сонные, как пригретые солнцем мухи.
Ни тени узнавания не промелькнуло в его глазах.
Воробьев перестал быть неудачником и бывшим посмешищем не способным дать отпор. Теперь для Быка он стал просто едой. Бык облизнулся.
И его рука тут же крепко сомкнулась на лацкане свитера Пашки, раздался треск рвущейся ткани.
Воробьёв упирался, как мог, но хватка Быка была безжалостной. Он практически не делал усилий, а просто притягивал мальчишку к себе всё ближе и ближе. В отчаянии Воробьёв застонал и, дождавшись подходящего момента изловчившись, ударил Быка ногой живот. Его лицо всё так же оставалось, отёкшим покрытым чёрными наростами и казалось бесстрастным, точно у буддистского монаха.
От страха у Пашки свело живот. Бык, открыл рот и высунул поражённый гнойничками синюшно-чёрный язык. Раздался хлопок, и самый большой гнойник лопнул в воздух взметнулась отвратительная вонючая пыль. Пашка зачихал. Отвратительная вонь разъедала лёгкие, резала глаза.
— Еда, — таки выдавил из себя Бык и снова потянулся к Воробьёву, снова открыл рот, из которого капала слюна, как у больного ротвейлера, а сам Бык при этом, точно ухмылялся.
«Это конец, конец. Я не хочу вот так сдохнуть!» — надрывно кричало всё внутри Пашки. Лицо Быка приближалось. Внезапно, рука мальчишки, неосознанно шарившая вокруг в поисках хоть чего-нибудь полезного, коснулась деревяшки и пальцы уверенно сжали её. Обхватили — и Пашка понял, что это отломанная ножка стула.
