…Запоздала нынче в Узбекистане весна. Холода, дожди. Мы идем с Сафаром по берегу канала Нарпая. Он озабоченно смотрит на поля. Работа приостановлена из-за дождя. Но не покидают кабины тракторов и машин механизаторы. В любую минуту, как это будет возможно, они продолжат работу.
На другой день небо прояснилось, подул жаркий порывистый ветер. Земля подсыхала на глазах. Сначала пыльная поземка, а потом самая настоящая буря пронеслась над полями. Сафар поспешил в правление колхоза:
– Верхний слой почвы быстро теряет влагу, – сказал он председателю Рахмону Бабаевичу Эргашеву. Надо спешить.
К вечеру ветер утих. И вновь поля огласились гулом тракторов. Этот гул не прекратился и утром, и днем, и в следующую ночь…
– Трудная весна, но и все же в этом году я намерен получить с гектара не менее 60 центнеров хлопка, – сказал мне на прощание Сафар. – Звание Героя обязывает.
Вот уже который день не дают покоя мне эти стихи:
И поделиться хочется с тобой,
Что трудной памятью уложено,
Горячим выплеснуть огнем,
Что пережито-прожито…
И я опять берусь за перо, чтобы поведать читателю об авторе их, найти слова простые и ясные, как и жизнь моей героини, славной русской крестьянки Марии Михайловны Губиной.
Вот вижу ее в окружении школьной малышни у порога собственного дома – улыбающуюся, приветливую, с букетом в руках, слышу голос ласковый мягкий: «Минутку, ребята, минутку. Будут сейчас и цветы, и работа». Вижу соседей ее, чувствую светлую зависть их, когда говорят:
– Опять открыла «Артек» свой…
И радуюсь вместе с ними счастью Марии Михайловны, тихому, настоящему счастью человека, которого любят и понимают дети.
Вижу ее на совхозном поле. От гневного голоса жмется к посевным агрегатам молоденький агроном. А Михайловна и там находит его:
– Куда же ты смотришь? Они же зерно топчут, зерно!
И болью в душе отзывается боль этой женщины, потому как нерадением своим кто-то нанес обиду самому святому в ее понимании – хлебу, земле, а значит, и ей.
Нет, непросто рассказывать о Марии Михайловне. За предельной цельностью ее характера ее, за крепкой и четкой позицией, отстаиваемой в стихах и жизни, кроется большая и сложная работа беспокойной души. Ее прямота – не прямолинейность, а твердость в суждениях – не застывшая форма простых понятий. Это кристалл, ограненный «огнем пережитого».
В нашем разговоре она заметила:
– Знаете, что мне труднее всего дается? Выступления перед ребятами. Болею при этом даже… Почему? Да потому, что с пустым словом к людям идти нельзя, а к молодым особенно. Они видеть и чувствовать должны: тот, кто к ним обращается, горит в душе. И может, поэтому так часто возвращается памятью к прожитым дням, волей-неволей открывая в них не только светлое, доброе, но и болевые точки.
