— Целую вас в ваши рыжие кудри! — снова засмеялась шалунья и поцеловала, от чего он совсем возгорелся и обхватил ее поудобнее, словно намеревался остаться так навеки.
— Я люблю вас, — прошептал он, сжимая ее все крепче, — едемте ко мне в деревню… к матушке… венчаться… У меня — двести душ!..
И тут она стала вырываться и, несмотря на немалую силу и невменяемость нашего героя, это ей удалось, хотя, оттолкнув его, она являла собой зрелище жалкое в помятом платье и с растрепанными волосами и, оставив его на ковре, пошла прочь к дивану, где сидела Милодора с бокалом в руке.
— Дель…фи…ния… — позвал он едва слышно, но напрасно.
Милодора хохотала, слушая рассказ подруги.
— Что это с вами? — сказал Бутурлин, подойдя к Авросимову. — Разве это в правилах? Она на вас серчает за насмешку…
— Да какая же насмешка? — едва не плача, вопросил наш герой. — Я по чести… Вот крест святой…
— Да бросьте вы, ей-богу, — рассмеялся Бутурлин. — Зачем же надсмехаться? У нас это не принято… Она ведь и так пойдет… Чудак вы, право.
За карточным столом разгорался спор, даже стекло зазвенело, и черные лохматые тени заметались по стенам, и наш герой вдруг почувствовал, что сознание снова возвращается к нему. И тогда его поманило в деревенскую тишину, в покой первозданный, к печеньям, соленьям, где всё как говорится, так и пишется, и уже стремительный взлет не казался чудесным таким и не грел, а, напротив, виделся как испытание и искушение судьбы, и он сказал Бутурлину, располагавшему к откровенности:
— Ах, скорее бы уж это кончилось!.. Чего тянуть?
Бутурлин тотчас понял, что имеет в виду наш герой.
— Да вы все это к сердцу-то не кладите, — сказал он. — Я вот тоже смотрю, как они друг друга, к примеру, терзают, то есть меня воротить начинает… Но я мимо смотрю, в окно, на снег; думаю, как там вечером нынче…
И Авросимов тоже понял, что имеет в виду Бутурлин, о чем он говорит.
— Никто ничего об другом не думает, — сказал Бутурлин, усмехаясь грустно, — каждый думает об себе…
«Никто, нигде, никого, никогда…» — с ужасом вспомнил Авросимов и тайно перекрестился.
— А государь? — шепотом спросил он.
— А что государь? — шепотом же ответствовал Бутурлин. — Каждый живет, как может… Я так, а государь — этак…
— Да как вы можете такое? — поразился Авросимов.
— Ах, какой вы… — засмеялся Бутурлин. — Вот мы эскадроном в тот день на Московский полк скакали, нестройно так… Сблизились. Я крикнул Бестужеву: «Не вели солдатам своим стрелять. Мы вас только постращаем немножко!..» Ну зачем бы я его рубить стал?
