Оторвавшись от письма, он обреченно взглянул в распахнутое резное окно. Отсюда, из высокой светлицы дворцового терема, весь княжий двор стелился как на ладони, и даже вдалеке виднелись улицы посада, ползущие к берегу Ладнора.
Но отрывистый стук резко прервал его задумчивость. Спрятанным за темно-синим сукном подрясника кулачком Феофан продолжал колотить по дубовому столу, обильно закапанному воском.
— Ты рот не разевай, а ученье познавай! Опять леность свою лелеешь, опять не готов, невежда? — заблеял диакон. Невер строго-настрого наказал ему ни в чем не давать княжичу спуску, и учитель муштровал наследника жестче, чем простого мальчишку-послушника.
Яромир нехотя вернулся к невыученному заданию, то и дело украдкой поглядывая на Феофана в ожидании момента, когда тот даст слабину. Диакон был еще молод, но тщедушен, как птенец. Когда усталость брала верх над его худосочным телом, он начинал клевать носом, словно древний старец. И сейчас как раз наступал такой момент. Полдня — заутреня и всякие хлопоты — остались позади, солнце наполняло светлицу теплом и уютом, а птицы ласково щебетали за окном свои колыбельные.
Действительно, долго ждать Яромиру не пришлось. Развалившись на резной лавке, убранной бархатным налавочником, Феофан растекся по стене и сладко засопел. Княжич встал, тихо скользнул по пестрым восточным коврам, что устилали пол светлицы. Могучая дубовая дверь отворилась с предательским скрипом, но диакон лишь причмокнул и тряхнул козлиной бородкой. Сафьяновые сапожки мальчика бодро забарабанили по лестнице.
«Слава Богу! Батюшки нет во дворце, кажись! Пронесло», — подумал он, выйдя на крыльцо. Лучи солнца сквозили между резными Сиринами, Алконостами, единорогами и русалками под перилами крыльца, и казалось, что сказочные существа то резко снимаются с места, то вновь застывают как вкопанные. Кроны деревьев и кустов только начали переодеваться в золото и охру, но летний дух сена и медвяного цветения уже сменился прелыми осенними нотками. Вдалеке Яромир услышал заунывные бабьи причитания и устремился сквозь сад на голоса.
Во последней во астаточке,
Открасовалась Аленушка, мила мамынька,
Ты во красных девушках,
Во белых ты лебёдушках…
Причитания становились все громче. Наконец княжич увидел стайку сенных девиц, рассевшихся на длинной дерновой скамье вдоль высокой зубчатой ограды сада. А среди этих шумных голубок томилась настоящая жар-птица, которой вскоре предстояло перепорхнуть из одной драгоценной клетки в другую.
