— Государь, к чему … — начал было Ладимир. Но Невер резко прервал его взмахом руки.
— Не противься! Как иначе решить, кто прав, кто виноват? Яромир одно твердит, ты — другое. Иного пути нет — только поединок!
Оба спешились и уставились на князя: сын — со страхом и ожиданием, а будущий зять — с явным недовольством.
— Ну что стоите-то? Вперед, кто верх возьмет — того и правда.
— Государь сеяжский, не гневайся! Но не буду я с княжичем биться. Мал он еще, пострадать может, — снова возразил Ладимир.
Слова эти хватили топором прямо по самолюбию Яромира. Наклонившись вперед, словно молодой бычок, и вытащив из ножен меч, пока что испытанный лишь на тренировках, с диким воплем он ринулся на обидчика. Гривноградский княжич искусно увернулся от широкого взмаха, затем — от еще и еще одного. Ловко уйдя от очередной атаки, он поймал и вывернул разящую руку Яромира ему за спину; клинок плашмя шлепнулся на траву. Вполсилы Ладимир оттолкнул обезоруженного противника — тот упал на землю.
— Довольно! — снова протрубил голос Невера. — Ну, Яромир, посему выходит, не твоя правда. Проси прощения за наговор свой и оскорбление!
Вскочив на ноги, мальчишка умоляющим взором вцепился в отца, попытался возразить, но слова иссохли и превратились в пыль у него во рту. Он здорово запыхался от гнева и хаотичной рубки воздуха. Его парчовое, убранное жемчугом одеяние помялось и замаралось пятнами травы, шапка осталась валяться где-то под ногами, а волны волос захлестнули половину лица.
— Не смей отцу перечить, маленький наглец! Мало тебе досталось? Еще желаешь? Сказал — проси прощения! — заорал Невер.
— П-п-прости, Ладимир! Виновен пред тобой, каюсь! — выдавил из себя Яромир, осознав безысходность своего жалкого положения.
— Ну, ежели тебя и это ничему не научит, уже и не знаю, что с тобой делать, — с досадой сказал великий князь, возвышаясь на своем боевом скакуне, подобно громадному изваянию. — Драгомир, Протас! — позвал он своих дружинников. — Проводите княжича во дворец, пусть сидит в своих покоях и никуда не выходит, покуда я не позволю!
Пыхтя и ероша свои волосы, Яромир выцарапывал костяным писалом на вощеной дощечке корявые буквы, напоминавшие покосившийся частокол. Мысли княжича путались. Чем старательнее он копался в памяти, тем сильнее сгущалась дымка в его сознании. Все, о чем он мог сейчас думать, — это недавнее унижение на охоте. И как тут было сосредоточиться на житии очередного седобородого праведника, что задал ему вызубрить строгий учитель, дьякон Феофан?
