предсмертном крике Дюбарри упоминается также в главе V «Дневнике писателя» 1873 года («Влас»). Как и в «Идиоте», здесь говорится о мучительном состоянии ее души, и обращение к палачу объясняется попыткой хоть на миг отвлечься от смертельного ужаса: «В двадцать раз она бы выстрадала больше в эту даровую минуту, если б ей ее подарили, а все-таки кричала и молила о ней» (21, 40).
Выступая страстным противником смертной казни, Мышкин в обоснование своей правоты ссылается на ветхозаветную заповедь, неоднократно повторенную и Христом. «Сказано: “Не убий”[98], так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя» (8, 20). В конце разговора с лакеем Епанчиных князь косвенно упоминает опыт ожидания расстрела самим Достоевским и «моление о чаше» в Гефсиманском саду – моление Христа, охваченного ужасом предстоящей Ему крестной казни: «Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно <…>. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Евангелие от Луки дополняет этот эпизод, раскрывая почти невыразимую словами глубину предсмертного томления Иисуса: «И, находясь в борении, прилежнее молился; и был пот Его, как капли крови, падающие на землю»[99].
Дважды в течение короткого разговора ссылаясь на Евангелие, герой романа выражает заветное убеждение Достоевского, вполне сложившееся в шестидесятые годы и сохраненное навсегда. Выступая против смертной казни, писатель, безусловно, знал, что среди православных много и сторонников ее и противников. Знал он и о том, что Православная Церковь не высказывала в официальных документах негативного отношения к такой мере наказания преступников и не была сторонницей ее отмены. Лишь в 2000 году появился документ, в котором говорится, что «отмена смертной казни дает больше возможностей для пастырской работы с оступившимся и для его собственного покаяния»[100]. Но Достоевский считал, что евангельские заповеди могут и должны соблюдаться не только в частной жизни. Они должны быть определяющим принципом и государственной деятельности во всех ее сферах. Мыслью этой проникнуто выступление Мышкина в салоне Епанчиных. В чисто публицистической, а потому и более четкой форме она многократно варьируется в записных тетрадях Достоевского и в «Дневнике писателя»; отражена она и в его письмах. Приведу лишь два-три примера, так как они очень многочисленны. Как раз в пору создания «Идиота» автор сообщает А. Н. Майкову, что за границей «стал для России – совершенным монархистом» (28
