Тон эпатажу задавала Полина, которая словно была создана для того, чтобы поглядывать на общество, вызывающе задрав свой остренький носик, а мне ничего не оставалось, как приноравливаться к обстоятельствам. Поначалу меня, воспитанного чопорной обстановкой редакций с их тогдашней философией «Кабы чего не сказали в обкоме», это слегка шокировало, однако я мужественно приноравливался я к обстоятельствам, тем более что времена изменились и обкомы ушли в прошлое.
Встречаясь в филармонии, мы обменивались троекратным целованием, в антрактах ходили в обнимку или держась за руки, а однажды она позволила себе нечто совершенно неслыханное – села ко мне на колени в ожидании, когда наконец откроют двери зала и начнут запускать публику. Снимок не замедлил появиться в «Ни хрена себе». Полина вырезала его, вставила в рамку и демонстративно установила на рояле в аудитории, где давала уроки.
На второй или третий день нашего знакомства она влетела в мой редакционный пенал, будто ею метнули из пращи, и, сев на стол так, что ее острые коленки уперлись мне почти в подбородок, начала рассуждать о недостатках в игре Гленна Гульда, когда он исполняет не Баха, а Бетховена и Брамса. Тут зашел главный и уставился на нас в полнейшем недоумении. «Что вы на меня так странно смотрите?», – спросила она. – Вам не нравится, как я сижу?» «Нет, – ответил главный, – мне не нравится, что сидит он».
Спустя еще день утром меня разбудили телеграммой: «Имя твое, – ах, нельзя! Имя твое – поцелуй в глаза». Марина Цветаева. Муза-09». Зная, о какой музе речь, я позвонил Полине и полюбопытствовал, что все это значит.
– Неужели не ясно? – спросила она.
– Пока ясно, что это из посвящения Блоку…
– Какой ты непонятливый! Имя твое, поцелуй в глаза – Блок, имя твое – поцелуй в глаза – Влад.
– А что значит Муза-09?
– Я просто сэкономила на телеграмме. Нынче ведь 2009-й. Впрочем, пусть будет любая цифра, кроме 666…
– А с музой как…?
– Влад, ты придераст! – возмутилась она и бросила трубку.
Меня ее непредсказуемость поначалу шокировала, поскольку была совсем не похожа на хладный рационализм моей жены, который я воспринимал едва ли не как поведенческий стандарт, тем более что тоже считал себя человеком скорее рассудочным, чем эмоциональным. Потом эти выходки стали восприниматься мной даже с умилением, когда в другом человеке и в другой обстановке они меня просто бы бесили. А кончилось тем, что я тоже стал валять дурака.
Это продолжалось довольно долго и принимало разные формы, одна глупее другой.
