Там он уплатил штраф, и ему вернули козла, но папа не повел его домой, а отдал дворничихе в своей поликлинике. Она жила за городом, у нее были две козы, и козел ей был очень кстати.
А я рыдал, наверно, неделю. Я всерьез переживал разлуку с Муркой. Ведь у меня даже не было его фотографии.
«Ночью и днем, все об одном… Ах, истомилась, устала я!..»
Вы, наверно, думаете, что это ария Лизы из оперы «Пиковая дама»? Это верно. Но поет ее не Лиза у Зимней канавки, а произносит мама Шуры Навяжского, которая устала убирать за нами и наводить порядок в своем доме. Дело в том, что Шура и я при активном участии Шуриной сестры Лели, ученицы театрального института, решили поставить «Пиковую даму». В квартире шьется занавес из двух простынь, сооружаются костюмы, Шурка тащит из платяного шкафа мамины платья, а я мечусь по квартире и кричу: «Тройка, семерка, туз!..» Я играю Германна, а Шурка — старую графиню. Девочек мы не звали, поэтому Лизу мы из сюжета ликвидировали, а Томского совместили с гусаром Суриным и мечущим банк Чекалинским. И вообще это уже не опера, а самая настоящая драма.
При чем тут любовь? — подумали мы. — И зачем травмировать Лизу? Пусть живет. Самое главное — желание Германна стать богатым и выиграть три раза подряд.
«Три карты, три карты, три карты!..»
Поэтому рассказ Томского — он же Чекалинский — он же Сурин — о колдовской силе старухи графини, так сказать: «Однажды в Версале о жю де ля рен», покушение на графиню и ее убийство Германном, для чего необходим пугач, шикарно стреляющий пробкой; игра в карты, появление призрака старухи и смерть Германна с эффектным падением на пол. Тут тебе и Пушкин, и Чайковский, и есть в чем себя проявить.
На роль Сурина мы пригласили Мишу Гохштейна, который никогда не мечтал об этой роли и вообще гораздо больше интересовался собиранием тритонов и личинок стрекоз. Он долго отказывался, но когда я предложил ему за участие в спектакле своего аксолотля, которого мне подарили в день рождения, он согласился.
Репетиции происходили на квартире у Навяжского пять дней кряду с семи вечера до десяти часов. Шурина сестра нас гримировала, и мы имели вид. Шура был типичной старой графиней в длинной ночной рубахе, с повязанной платком головой, с бесчисленными морщинами на лице, исчерченном настоящим театральным гримом. У меня были нарисованные углем усы, черный плащ и офицерская треуголка, а рыжий Миша был в гусарском кивере, который откуда-то принесла Леля, а на щеках у него были густые коричневые баки, которые несколько скрывали его веснушки.
