Какую ненависть вызывала в Урсуле эта душная, замкнутая жизнь физической близости и домашнего очага! Как она боролась с ней! Но непоколебимая, спокойная, ровная продолжала миссис Бренгуэн двигаться своим обычным путем в области физического материнства.
Столкновения происходили беспрерывно. Урсула боролась за то, в чем она видела смысл и значение жизни. Она желала добиться для себя в доме определенного положения, она пыталась сделать детей менее грубыми и своевольными. Но мать всегда стремилась унизить ее и заставить смириться.
Подчиняясь инстинкту самки, имеющей выводок, миссис Бренгуэн всячески осмеивала Урсулу, стараясь доказать сумасбродство и нелепость ее идей, стремлений и требований. Если Урсула пыталась заявить дома, что женщина имеет право на деятельность и труд наравне с мужчиной, мать отвечала ей:
— Слушай, вон целая куча худых чулок для штопки. Займись, пусть это будет твоим полем деятельности.
Урсула ненавидела штопку чулок, и подобное возражение приводило ее в бешенство. В ней подымалась острая горечь против матери. Через несколько дней насильственно замкнутой домашней жизни, она почувствовала, что не может оставаться здесь больше. Пошлость, плоскость, ничтожность этой жизни доводили ее до сумасшествия. Она без умолку говорила, проповедуя свои взгляды при всяком удобном случае, следила за детьми, поправляя и одергивая их на каждом шагу, и молча, с презрением поворачивалась спиной к производительнице-матери, обращавшейся с ней с пренебрежительным равнодушием, как бы считая ее за ребенка, с которым нельзя говорить серьезно. Бренгуэн тоже принимал участие в этих спорах. Он любил Урсулу и, обращаясь против нее, испытывал стыд и даже сознание какого-то предательства. Это придавало его нападкам на нее еще большую жестокость и свирепость, которые заставляли Урсулу бледнеть, неметь и терять всякую восприимчивость. В душе у ней все замирало и цепенело, а сама она делалась холодной и жесткой.
Бренгуэн сам находился в переходном периоде. После многих лет подобной жизни, он стал искать свежего воздуха. Двадцать лет работал он в конторе фабрики в качестве рисовальщика, занимаясь делом, нисколько его не интересовавшим и служившим только средством к существованию. По мере того, как его дочери росли и разрушали старые формы жизни, он тоже начинал чувствовать большую свободу. Ему хотелось найти выход из этого тесного общего физического существования, отыскать себе индивидуальное выражение, самостоятельную форму. Но он теперь хорошо помнил все свои юношеские воззрения и видел, в какие нереальные формы они пытались воплотиться. В его теперешнем понимании действительности была новая сила и крепость. Он чувствовал, что он действительно существует и проявляет себя в реальных поступках. Ему хотелось найти выражение себя в различных художественных работах.
