Шестая утренняя беседа с Паулой
Теплее не становится. Я напяливаю на себя все что можно. И опять коченею.
Холодно. Внутри. В доме.
Изредка по ночам, когда ни детям, ни мужу не требуется мое присутствие, я украдкой выбираюсь из супружеской постели и спешу воспользоваться тишиной и покоем.
Мерзнешь, говорит Паула.
Я не смею до нее дотронуться.
Еще напугаю — такая я холодная.
Замуровалась в четырех стенах, продолжает она. Ты хоть когда-нибудь выходишь из дому?
Каждый день, в магазин, отвечаю я.
Недолгий путь по улице. Стоя у прилавка, кладу в сумку колбасу, ветчину, печеные яйца, а попутно слышу: мол, тот-то и тот-то умер. Порой такие новости застают меня на садовой дорожке.
На вечернем горизонте голые деревья.
Не могу же я бросить дом, объясняю я Пауле, младшая дочка должна сперва подрасти. Она засыпает, а я считаю говорящих кротов, которые живут под землей, или рассказываю про вишню, которая день и ночь в бегах, но непременно возвращается…
В детстве мне ужасно хотелось иметь много зверей, говорю я. Когда мы учились в школе, ты ни разу не бывала у меня в гостях. В нашей квартире можно было держать разве что волнистого попугайчика. Ты остепенилась, роняет Паула, и насмешка, звучащая в ее голосе, окончательно выбивает у меня почву из-под ног; родила дочерей, обновила дом, огород посадила.
Паралич, рассказываю я, шел у него от лапок к сердцу: бедняга наклевался оконной замазки, а она ведь со свинцом. Так и умер в клетке, в детской.
Что ты заладила про попугая! — сердится Паула и объявляет, что я попросту гоню от себя мысли, замазываю, заглушаю. Притом нарочно.
В те годы, продолжаю я, летом еще было тепло. Теперь у нас кошки. Но я бы все-таки завела попугайчика.
Паула, смеясь, кладет ладонь на мою холодную руку. В такую рань, еще до рассвета, мне ли тягаться с нею. Ты, говорит она, кутаешься не только от холода.
Симптомы, которые я толкую как признаки болезни, по словам терапевта, остаются необъяснимыми даже после троекратного рентгена.
Меня бесят книжки с картинками, внушаю я Пауле, отсюда и проистекают мои непонятные недуги.
Что же ты делаешь с внешним миром, спрашивает Паула, раз у тебя внутри пустота?
Летом отворяю окна и двери, отвечаю я.
И ты никогда-никогда не бунтовала? — допытывается она.
Боль, с которой нет сладу, — дело прошлое, притупилась.
