А ты? — спросила Паула.
Я?
У тебя ведь только и разговоров что о собственной персоне.
У меня трудностей нет, ответил он.
Нет у меня трудностей, отрезал он, глядя, как комнатная муха, уже невосприимчивая ни к холоду, ни к инсектицидам, вдруг в панике забилась между окном и занавеской, мне нетрудно ощутить себя частицей той страны, где я родился и вырос.
Южанин, сказала о нем Фельсманша, рассчитывая, что Паула, стоя по ту сторону стеллажа, услышит ее.
Я приеду, уверяла Паула на вокзале, приеду, как только смогу взять отпуск. Ты надолго уезжаешь? Она расстроила его план скрыться тайком, как из дому. При расставании ни сцен, ни слез. Ни беготни по путям, запрещенной и смертельно опасной. Феликс не сказал, когда вернется, обещал написать.
До поры до времени лечить надо осмотрительно. Недомогание Паулы. Предмет ежемесячных забот. Грамотные люди заботливы и осмотрительны.
Иногда, сказал обер-бургомистр, поддакивая коротышке советнику, точнее, регулярно женщинам бывает тяжко.
Так она могла бы отмежеваться от той истории, оправдаться, сознаться, сдаться. Регулярно, по определенным дням, — не в форме.
Она могла бы ухватиться за эту мысль, подтвердить, что ее поступок — всего-навсего биологически обусловленная реакция, легкое нарушение гормонального обмена. Временное и поправимое. Не систематическое. Не обязательное. Ей бы простили ошибку. В конце концов, у каждого дома жена, а у той временами что-нибудь подгорает и она просит за это прощения. Да они были бы рады услыхать, что Паула не бунтарка и не беременная, что ее бунтарская выходка — просто результат недомогания. Обструкция в животе, а не в мозгу.
Их бы можно было успокоить. Они бы поняли, что дело обстоит так, а не иначе.
Что-нибудь другое, добавил бы, подмигнув, коротышка советник, было бы совсем не в вашем стиле.
Публичный бунт — не в ее стиле.
Разве она не могла каждый раз сурово и решительно класть трубку, и дома тоже? Вместо того чтоб ударяться в панику.
Истерия… В каком же свете предстает наш город?
Нельзя было писать анониму открытое письмо, да еще публиковать его в местных газетах.
Писать, что ее грозили убить, пристукнуть, если она не уберет с библиотечных полок кое-какие книги.
Нельзя принимать всерьез болтовню какого-то одиночки, которому место в сумасшедшем доме. Нельзя приравнивать его бредни к критическим замечаниям и дружеским укорам, что делались ей покуда исключительно с глазу на глаз. Нельзя говорить об антидемократическом духе, ведь он же вовсе не существует. Или существует, но только в больном мозгу этого типа.
