Даже не взмахнув крыльями, едва пошевелив их концами, птица взмыла сразу метров на пятьдесят кверху и, сделав полукруг, полетела в обратную сторону. С каждой секундой она поднималась все выше и выше.
Гриф, гриф! — закричал Сорокин. — Ну и громадина. Смотрите, как он парит!
Я оставил в покое птицу и принялся вместе с другими разглядывать ледник. Он лежал в семи-восьми километрах от нас, серой бугристой массой возвышаясь над долиной. Лес причудливой каймой вился по ущельям противоположного берега.
— Смотрите, Илья, — сказал мне Николай Николаевич, делая отметки в записной книжке. — Вон там далеко ворота, на самом дне долины. Как будто кто-то насыпал огромный вал и оставил только проход для воды. Сюда доходил когда-то язык ледника. Здесь он оставил свою конечную морену — валуны, гальку, все, что толкал перед собой многие тысячелетия. Видите, на сколько отступил лед?
Отдохнув, мы снова начали спускаться.
В конце концов мне стало казаться, что подъем на Ачакташ и буран в сто раз легче, чем этот проклятый спуск, когда все время у своего затылка чувствуешь склон горы. Так и подмывало покатиться кубарем или просто сесть на землю и скользить вниз — только бы дать отдых измученным ногам и спине.
Спуск занял у нас целый день. Когда мы подошли к реке, уровень воды достиг своей высшей точки. Все благополучно перебрались, если не считать Шекланова, который ухнул в воду у самого берега. Орусбай сердито кричал:
— Повод надо короче брать — вот так! Джухляйды керек джок>[10], Шеклан!
До ледника оставалось не больше трех километров. Зайцы выскакивали из-за каждого куста. Я не взял из мешка патронов к дробовику и поэтому не стрелял.
Сорокин до тех пор приставал к Сухорецкому, пока тот не разрешил ему выстрелить по зайцу из карабина. Одев очки и заметно волнуясь, Сорокин отдал мне лошадь и побрел пешком, посвистывая и кидая в кусты облепихи камни. Вдруг раздался выстрел, другой, третий и, наконец, торжествующий крик Сорокина.
Он перепугал всех лошадей, когда вылетел к каравану с карабином в одной руке и с зайцем в другой.
— Я в него бах! Он бежит… Я прицеливаюсь еще раз — бах… Он бежит… Подпрыгивает, станет на задние лапки — вот так, и бежит. Я прицеливаюсь — бабах! Как он подскочит, как упадет — тут я его и взял. А жирный какой, глядите, а тяжелый какой…
Было очень завидно, что первый заяц достался не мне. Я взял у болтливого охотника его добычу и принялся разглядывать славного, еще теплого зверька.
