Однако при скорой ходьбе слышал Павлуша позади себя, как Петрович изредка тяжело вздыхал и глухо покашливал. Это было непривычно. Мужик он был ещё крепкий и прожитой жизнью не изношенный.
После долгого и утомительного стояния в прибрежных камышах, почти по пояс в воде, пройтись по берегу скорым шагом было одно удовольствие – размять мышцы и разогнать застоявшуюся кровь. Однако Петровича что-то явно тревожило, и скрыть свою тревогу от опытного взгляда Павлуши ему было не по силам, как он ни старался. Никогда он не называл его Павлухой, а тут будто хотел его принизить, обращаясь к нему так, да ещё с командирской ноткой в голосе. Обиделся Павлуша за такое пренебрежительное обращение и до самого домишка не проронил ни слова.
Дед Егор был уже дома и сидел у порога на табуретке, густо дымил самосадом. Баба Нюра привычно суетилась на кухне, но почему-то часто выбегала во двор и возвращалась оттуда всё более расстроенной и, тяжело вздыхая, шептала:
– Сколько ни считаю, а всё равно не досчитываю двух, молодых-то! Нет их… кажись, пропали! – обречённо говорила баба Нюра и растерянно вглядывалась в темень окна, за которым в ограде о чём-то переговаривались гуси на своём гусином языке. Понимали бы хозяева гусиный язык, давно бы вызнали, куда пропали два гуся, а теперь только гадать оставалось.
– Пропали так пропали, – сердито буркнул дед Егор и зашёлся в кашле от крепкого самосада.
– А можа к чужому табуну пристали, а можа охотники подстрелили, не разобравшись? Вон как вечером-то, в сплошную темень шибко палили, поди наших-то и укокошили. С кого теперича спросишь? Не с кого, – печально, безответно жаловалась баба Нюра присутствующим мужикам и горестно вздыхала.
– Да перестань, бабка, заранее их хоронить! Глядишь, к утру прикондыляют и перед воротами загогочут. Гусь птица умная, к чужому стаду не пристанут, да и не примут их там, а в чужой двор сами не пойдут. Похоже, от своей стаи отбились, вот и коротают ночь где-нибудь в камышах или на берегу, – обнадёжил её дед Егор.
– Ладно бы так-то, – неуверенно отозвалась баба Нюра.
С самого начала разговора Павлуша всё понял и с напряжённым вниманием украдкой следил за Петровичем, стараясь угадать, как он к этому отнесётся и какое примет решение по убитым гусям. Честно признается в случившемся с гусями и отдаст птицу хозяевам или скроет и подленько, украдкой домой унесёт. В это не верилось, и он внимательно, с явным вызовом смотрел в лицо приятеля, стараясь поймать его нахально-блудливый взгляд и поторопить с признанием. Ведь чуть промедли он с объяснением своей вины, и уже поздно будет говорить о невиновности, что, мол, случайно гусей застрелили. Если все узнают о происшедшем, наверняка подумают, что охотники заранее сговорились застрелить гусей, а сидя за столом, пытались фактически скрыть явную кражу гусей у хозяев. Дураку же будет понятно, что это они напакостили.
