Ох уж эти памятные мне пятьсот метров, когда мне пришлось тащиться с тяжёлым чемоданом по таёжной тропинке в так называемый город, уставшей и обозлённой на всех, кто приневолил меня сюда ехать. Сейчас мне всё кажется, что не будь в моей прошлой жизни этих злополучных пятисот таёжных метров, которые я с превеликим трудом тогда преодолела, моя жизнь сложилась бы иначе. Надо было в тот же день мне вернуться домой, в привычную жизнь, и моя женская доля наверняка сложилась бы счастливо.
Но что толку сейчас думать и предполагать. Что случилось – то случилось, и ничего уже в своём прошлом изменить нельзя. Приходится только удивляться, с каким прилежным упорством я пыталась тогда начать самостоятельную жизнь в тех необычных условиях, в которых прежде никогда не оказывалась, и ничего у меня из этого не получилось. Вернее, получилось, но очень и очень скверно.
В учительском коллективе школы меня уважали за открытый и дружелюбный характер, за весёлость нрава и, конечно, за хорошие знания, полученные в университете, которые я довольно успешно применяла на практике, чем очень удивляла своих старших коллег. Пользоваться общежитием я отказалась и сразу же, на второй день своего приезда сняла комнатку у одинокой женщины, очень крупной телом и с грубым голосом, которую звали необычным именем Феодора. Она проживала в добротном и уютном домике, который оставался очень тёплым даже в самые лютые холода, какие здесь подолгу держатся.
Долго не проходила обида на родителей. Я просто отказывалась их понимать. Как это они, умудрённые житейским опытом, оба опытнейшие педагоги, причём папа был тогда директором средней школы, а мама преподавателем математики, решились меня отпустить одну в такую немыслимую глухомань, куда ссылали тогда только заключённых! О чём они думали и на что надеялись, когда принимали такое решение? Я постоянно задавала себе эти вопросы и не находила на них ответа. Хотя, как мне тогда казалось, своих родителей я знала и понимала хорошо, да к тому же их безумно любила и жалела, что они в преддверии старости остались одни, без меня, единственной их дочери. Да тут ещё другая беда на меня навалилась, от которой я не знала, как избавиться.
Ко мне совершенно неожиданно стали привязываться ухажёры, да ещё без приглашения приходить ко мне в гости вечерней порой, иногда сразу по несколько человек. И надо было по укоренившимся местным понятиям всем оказывать гостеприимство и обязательно выпивать с ними рюмку спиртного за знакомство, иначе не отстанут, да ещё затаят обиду. А обижать гостей, даже незваных, здесь считается верхом неприличия, и такого человека перестают уважать. Однако выручила хозяйка, понимая моё состояние. Теперь на звонок в калитку ограды хозяйка открывала сенные двери и зычным голосом кричала новоявленным гостям: «Она только что ушедши к подружкам», – и резко, с грохотом закрывала дверь, а на доносившиеся из-за ограды вопросы не отвечала. Или в другом варианте: «Ушедши к врачу» или «Не пришедши со школы». И постепенно навязчивых ухажёров заметно поубавилось, хотя самые настырные хитрецы искали любой повод, чтобы проникнуть в дом и даже иногда наведывались в школу. Но там на страже был директор школы, непререкаемый здесь авторитет, и они его побаивались. В то далёкое время посторонние по школе праздно не болтались.
