Если мне сейчас 75 лет, то ему 78 годков. Но условия жизни, в которых прошло наше с ним военное детство и послевоенная юность, не обещали нам долгожительства. Хотя в жизни всякое случается.
Непременно должен напомнить читателю, что мне посчастливилось служить в той армии, которая девять лет назад разгромила армию вермахта, в то время сильнейшую в мире. У нас не было неуставных отношений, проще говоря, тюремного мордобоя, как сейчас. Да можно ли называть защитницей своего отечества такую армию, где в мирное время солдаты систематически с озверением истязают и убивают друг друга? Да это же уголовный сброд, подлежащий полному и безжалостному искоренению из нашей жизни, тем более из армии! Недопустимо и позорно им носить военную форму, зваться защитниками своей Родины. Это несмываемый позор для любой армии.
Однако должен признаться, что незадолго до дембеля физрук нашей дивизии, капитан Какабадзе, предлагал мне остаться на сверхсрочную службу физруком полка, но я легкомысленно отказался от его предложения, явно переоценив свои возможности насчёт удачной жизни на гражданке, и впоследствии жалел о своём решении. Да и было о чём мне тогда жалеть. Ведь счастье в моей тогдашней жизни было очень редким гостем, и я запоздало укорял себя за упущенные возможности.
И всё-таки надо честно признаться: как бы нам ни было тяжело служить в армии, особенно в первый год, но на гражданке мы пережили многие трудности и закалились, познали, в большинстве своём, нужду и горе военного и послевоенного лихолетья, поэтому без страха и всякого сомнения уходили в армию честно отдать свой воинский долг Родине, отвечали по присяге за её судьбу, как наши отцы.
Поверьте, мы наравне со взрослыми пережили в детские годы войну, затем сиротство и непомерную тяжесть послевоенного времени, такое же надсадное для детей, как во время войны. Дорогие читатели! Прошу вас! Не сочтите мои слова фальшиво-пафосными, не примите за бахвальство, непривычное и чуждое нам, детям войны. Такими мы тогда были.
Припозднившимся зимним вечером в сумраке промерзшего подъезда пятиэтажной коробки пьяный бандюга пытался изнасиловать под лестницей женщину, случайно подвернувшуюся ему под горячую руку. Да помешала этому грязному делу баба Уля, вошедшая в это время с улицы. Пока протирала заслезившиеся от мороза глаза, наугад нащупывала ногой в клубах морозного воздуха ступеньки лестницы, услышала всполошный крик, оборвано смолкший на полуслове. Баба Уля испуганно насторожилась и с тревожным любопытством спросила, пригнув голову в подлестничную темень: «Ай кричит кто?» Не получив ответа и снова услышав явную возню и надсадное кряханье, сунулась было понадежней вызнать причину этого шума, но от неожиданности сильного толчка в грудь отлетела к дверям и расслабленно осела на пол, при этом только успела выкрикнуть: «Ой-оченьки», – как показалось ей, даже сикнула с перепугу, потому что там внизу как-то разом затеплело. Тут же услышала, как расхлябанно хлопнули промороженные двери вслед за выбежавшим человеком, и в это время под лестницей раздался истошный вопль пришедшей в себя женщины: «Насилуют! Грабят! Держите гада, шапку стащил…» Только сейчас баба Уля пришла в память, скоротенько вскинулась на ноги и приговаривая:
