– Ешь…
Ксеня поужинала дома, но все равно ела картошку с удовольствием, макая в крупную серую соль и запивая сладким чаем.
После они сидели с Зойкой, не зажигая света, в комнате на кровати и шептались. На другой кровати спал лицом в подушку Зойкин пьяный отец. Их семья тоже занимала одну комнату в трехкомнатной секции, еще в одной жила одинокая молодая женщина, скользящая тенью по коридору и кухне, в другой селилась живописная семейная пара: высокий крепкий здоровяк муж и тоже высокая статная красивая уже не молодая жена, ее звали необычным именем Эмма. Они частенько выпивали и пели. Как-то девчонки подслушали и услышали знакомую песню, ее постоянно передавали по радио, но слова были другие: – Широка страна моя родная, много зон в ней, тюрем, лагерей. Я другой такой страны не знаю, где б губили собственных людей. Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где рабом родится человек. Им стало почему-то страшно. Когда муж трудился во вторую смену, Эмма изредка зазывала девчонок к себе, наверное, ей не хватало живой души рядом, с кем можно поговорить. Женщина она была пьющая и веселая, хотя судьба у нее была страшная. Как-то изрядно выпив, под пластинку Руслановой она рассказала вкратце свою историю.
Война началась, она у тетки на Украине застряла, первый раз гостевать отправилась из своей деревни – через всю Россию. Шестнадцать минуло, красавица была писаная: и лицом, и фигурой. Когда немцы город заняли, высмотрел ее Франц, офицерик из небольших чинов. Она дура дурой, ничего не соображая, еще по улицам разгуливала: интересно было. Тетка переводчицей в комендатуру устроилась, там Франц и уговорил ее насчет племянницы, насулил золотые горы. Правда, и продукты таскал, и вещи красивые дарил. Согласилась тетка выдать племянницу за него, но прежде покумекала о том, о сем – война скоро кончится, немцы здесь останутся, чего же лучше. Тем более Франц на полном серьезе колечко надел Эммочке на палец, свадьбу в ресторане справил, все чин чином. А вскорости и в фатерлянд отправил женушку любимую, к матери своей под Берлин. Убили его через год. Война кончилась, немцы потерпели поражение. Эмма повзрослела, опомнилась. Как ей удалось вырваться из Германии и вернуться домой, один Бог ведает. А дома по доносу соседки заграбастали.
– Ах, ты, потаскуха, подстилка немецкая, с фашистом е… – заревел следователь и по лицу кулаком саданул. То все ластился да облизывался плотоядно, а как не далась ему, так и показал себя во всей красе. Закатали ей срок: “десятку” за измену Родине – и отправили в один из лагерей Крайнего Севера, которых после войны было множество. А там красавица ненаглядная стала добычей начальника норлага. Месяц пытался улестить по-хорошему, в потом предложил «трамвай»: 11 мужиков ее используют, а 12-й больной сифилисом. Одна девочка неделю назад умерла от «трамвая». Эмма молодая была, жить хотела, ужас от угрозы оборвал ее сопротивление. Стала скрепя сердце и скрипя зубами с ним жить. Не раз хотела с собой покончить, товарки отговаривали, все проходит, убеждали. Девочкой пришла, а вышла матерой бабой, стала пить и курить. А уж как она мыкалась в зоне, одна подушка знала, каждую ночь залитая горючими слезами. Девчонки тогда прослезились, слушая бедную женщину. А ведь поначалу осуждали, глупые, за то, что пила, да еще и курила. Сами они до 16 лет оставались паиньками: не пили и не курили.
