Махагон | страница 80
Язвительно, но в тоже время просто, менестрель ответил. – Конечно, они любят послаще, а тут не всё им мёд.
– Толку от твоего искусства, на самом деле, мало! – добродушно добавил Цурин.
– Как говорится: «Бодайся не бодайся, как был бароном, так и оставайся!» — сделал заключение менестрель. Схватив протянутую руку, поднялся.
– Это, как понять? – спросил Цурин. – В русле узколобости или самобичевания?
– Как есть! – произнёс менестрель, меняясь в лице и начиная корить себя. – Точь в точь про меня сказано. Когда веселишь, молодец! Стоит сказать правду, всё… начинают кидать что ни попадя, орут. А кто им ещё откроет глаза?
– В следующий раз можешь и не успеть убежать.
– Честное слово, везучий я!
– По тебе видно! – сказал Цурин, – идем-то куда?
Остановившись, менестрель посмотрел в глаза Цурину, серьёзно добавив. – Запомни мои слова, когда-нибудь, я «покажу им их замыленные рожи». Вдруг осмотревшись по сторонам, сказал. – Пойдём, здесь не далеко. Кстати, – воскликнул он. – Где моя учтивость? Позволь представиться, Терций Вициан Керон… второй. Для друзей просто, Терций.
Поднявшись в мало освещённый чердак, который действительно был не далеко, Цурин обнаружил, что не только улицы узки, но и непомерно маленькие клетушки, в которых умудрялись выживать, почти на головах своих соседей, люди.
Стихоплёт, переодеваясь в заставленном барахлом доме, не замолкал:
В этот момент он наконец-то запнулся. О счастье, дал вставить слово!
– Если честно, у меня уже голова болит от твоих сложений. Может лучше, поможешь найти торговца лошадьми, который отдаст объезженного, без норова, по сходной цене.
– Как удачно, что тебе нужна лошадь. У меня есть брат, он как раз этим занимается. Продаст не дорого, как для меня! – заверил Терций, яростно шебурша за перегородкой.
Несмотря на утомляющую поэзию – как порок, Цурин подумал. – А ведь с ним, как не странно легко общаться, как будто мы знакомы уже много лет.
– Правдой освещая, правдой освещая… правдой очи освещая, как подарок навещая. Закончил, а далее был итог. – Чушь! Не буду записывать! – сказал Терций, не скрывая, что у него твориться в голове.
Теряя терпение от нелюбви ко всякому искусству, Цурин держался из последних сил. Нахлобучив на перевязанную голову шляпу из красных перьев, менестрель выглядел, как раненый воин, что чудом остался жив, потеряв при этом полностью рассудок.