, я сделал поразительное открытие: на свете, кроме меня, есть еще и другие — разве могло оно не потрясти, не изменить, не переделать меня? Возможно, благодаря ему я и стал до такой степени другим, что от меня прежнего не уцелело даже отражения в зеркале. Вот и глаза — раньше, когда я еще мог их видеть, были голубыми, а теперь, все говорят, стали черными. Мне это кажется невозможным, но
другим виднее, не спорить же с ними.
Тем более что другие — это прежде всего Омела… все началось с ее шутки, вернее, это я сначала принял все за шутку, хотя и чудную! Послушай, Антуан… Антуаном назвала меня Омела… и это имя пристало ко мне, а раньше меня звали подругому… Альфредом, что ли… — послушай, Антуан, что ты сделал со своими глазами? То есть как, что сделал? Как это ты сделал, что они из голубых стали черными?.. Так вот, сначала я не принял ее слов всерьез, но поскольку проверить в зеркале не мог… Ты, верно, изменил мне, Антуан, поэтому и глаза у тебя изменились. Лучше признайся, я не ревнивая, но ненавижу, когда мне врут. И вот мне уже не до спора, голубые у меня глаза или черные, я доказываю, что, если они и почернели, это не значит, что я обманывал Омелу! — Никогда я тебе не изменял! — Неужели никогда? — Послушай, хватит. — Ага, вот видишь! — Ничего я не вижу. В конце концов мы согласились на том, что я не изменял Омеле, а мои глаза потемнели сами собой. Это будет для меня ново — спать с мужчиной, у которого черные глаза. Стало быть, я смотрю на мир черными глазами, такими, какими пожелала их сделать моя любимая. Примерно с того времени я обратился к реализму. Омеле я сказал, что если глаза у меня потемнели, то причиной тому ее пение. На это она ответила: «Я любила твои голубые глаза, но теперь, если бы я спала с голубоглазым, мне казалось бы, что я тебе изменяю…» Что ж, так тому и быть: глаза у меня черные. Хотя самому мне, в глубине души, все представляется иначе: будто Омела изменяет мне настоящему со мною черноглазым.
Как прикажете отвечать, когда корреспондент радио спрашивает вас: «С какого времени, господин Бестселлер, вы стали реалистом? Не могли бы вы назвать день и час… было бы весьма интересно знать это точно, чтобы определить, под каким знаком — Рыб, Тельца, Весов? — свершилось ваше второе рождение, составить гороскоп, изучить, под влиянием каких звезд вы превратились в реалиста, вы, которого прежде знали совсем иным, я говорю о людях моего поколения, читавших книги знаменитого Антуана Бестселлера, до того как он сделался знаменитостью, э-э, ну, то есть до того как он стал реалистом, стал выстраивать слова в строгом соответствии с законом перспективы, стал писать так, как пишут примерно с четырнадцатого или даже с тринадцатого столетия, ну, в общем, кто не понимает, что такое реализм: это то, как писали испокон веков, к нему все давно привыкли, и никого не удивляет, что все линии сходятся в некой условной точке, которую принимают за бесконечность, такую домашнюю бесконечность, умещающуюся в рамках бумажного листа, где все заранее известно: что будет, если повернуть направо, чего не будет, если повернуть налево… и так далее»… Дай волю этим радио- и телекорреспондентам, они будут болтать без умолку, пока не кончится все отпущенное вам время. Они только и мечтают заманить человека, а потом любыми способами не давать ему открыть рот. Казалось бы, в таком случае прекрасно можно обойтись без тебя, не держать тебя перед камерой и микрофоном, но нет, им нужно присутствие жертвы, чтобы задать ей каверзный вопрос, что-нибудь вроде: «Кто вы, господин Бестселлер?» А главное, не дать ответить. В этом жанре особенно преуспевают женщины. Они могут, например, принять вас за изобретателя велосипеда или специалиста по раковым опухолям. И тут же пускаются в рассуждения, объясняют вам, что такое мотоцикл, уверяют, что их, собственно говоря, больше интересует эмфизема легких, ведь рак — такая банальность! Только бы оттеснить, заслонить человека, стереть его образ… так о чем я?
