Глазки адвоката и Саворньяна (впрочем, секретарь тоже внимательно следил за происходящим) буквально впились Балестрини в лицо, поэтому он извлекал свою добычу нарочито медленно.
— Начнем с этого… о, да тут перечень расходов, и я бы сказал — довольно основательный! Дата не проставлена… — Балестрини повертел перед собой лист бумаги, словно видел его впервые. — Надеюсь, вы сможете тут кое-что уточнить. Итак, Б. Бе. — миллион двести пятьдесят тысяч лир. Эс. Ри. — миллион. Г. Па. — четыре миллиона пятьсот тысяч лир… Кстати, кто этот Г. Па.?
Саворньян взял листок с преувеличенной осторожностью. Несколько секунд изучал его, а господин адвокат, вытягивая шею, пытался прочесть пометки своего клиента.
— Гм… пожалуй… похоже на мой почерк…
— Если только кто-то не подделал его — и, надо сказать, на редкость удачно, — с откровенной издевкой заключил Балестрини. — Но я спрашивал вас не о том. Я спрашивал о человеке, обозначенном инициалами Г. Па. и получившем от вас четыре с половиной миллиона. Не тот ли это Гуидо Паскуалетти, о котором мы сейчас вспоминали?
Адвокат всем своим видом красноречиво дал понять, насколько нелепо задавать подобные вопросы… Балестрини даже не взглянул в его сторону, и адвокат решил, что его старания пропали даром. Тем временем граф Саворньян наконец пришел к выводу, что не помнит, к чему относится эта запись. Быть может, он ее и сделал несколько лет назад, а потом забыл этот листок среди других бумаг. Во всяком случае, Г. Па. может быть кем угодно, только не Гуидо Паскуалетти, с которым он вообще незнаком.
Час спустя, когда Балестрини, уходя, запирал кабинет, появился Джиджи Якопетти.
— Ты был на аудиенции? — с улыбкой спросил Балестрини и ощутил на себе настороженно-пытливый взгляд, которым окидывают человека, перенесшего тяжелую болезнь.
— Только-только оттуда. А ты чем занимался?
— Да вот закончил допрос одного аристократа, который мне хотелось бы продолжить в тюрьме, если только смогу его туда упечь.
— Все в связи… с делом Де Дженнаро? — тихо спросил Якопетти.
— Конечно. А Витторио решил, что я уже утомился? — с усмешкой проговорил Балестрини, и ему показалось, что Якопетти колеблется, воспользоваться ли этой случайной встречей для откровенного разговора или же промолчать. Он понимал нерешительность приятеля и в какой-то мере ее оправдывал.
Кому еще, как не молодому, способному, многообещающему Джиджи Якопетти, мог прокурор передать расследование по делу Де Дженнаро, забрав его у неуравновешенного, упрямого, пребывающего в депрессии Андреа Балестрини? В том же, что прокурор именно так и посоветовал сделать Витторио Де Леонибусу, он не сомневался.
