— Прошу покорно, — хотел взять под руку — в темноте ошибся, пальцы толкнулись ей в грудь — испуганно отдернул. Только крякнул, не смея извиниться. — Прошу, — отступил, пропуская к особняку. Со столба больно-белым светом ударил по глазам фонарь.
А сердце мрет, и по каждой жилке кровь, как пенное шампанское. Вот сейчас увижу! И прямой стрелочкой подалась к красному крыльцу с портиком. На ступеньке чуть споткнулась. Правой! К счастью! Ротмистр осторожно, вполне жантильно, поддержал под локоток. Не промахнулся.
— Омск дал миру двух святых: вас и Достоевского!
— Что — Достоевский? — встретил Верховный. Странно взъерошен, с лица еще больше почернел. Глаза с недосыпу красные. Спал «меньше Наполеона», три, а то и два часа.
И сердце Анны сжалось от состраданья и любви. И уж тянуло уцепиться за него, держать и не выпускать. Он стоял на месте, но видно, как встрепенулся и готов кинуться навстречу. Соскучился. Героев называют орлами — Колчак, со своими яркими глазами, горбатым носом напоминал эту гордую птицу. Но только раненую. С перебитым крылом. И во взгляде читалось одно определенное чувство: страдание. Он обещал Анне счастье — а дать не смог. Даже не поселил в своем особняке. И, в сущност и, все это время они оставались совершенно чужими.
Прошли в длинный, узкий, с одним окном кабинет. И здесь холодный английский кафель. При его-то хроническом воспалении легких! Изголодавшись друг по другу, так и переплелись пальцами, прилипли ладонью к ладони.
Где-то в глубине особняка, на половине охраны, слышалась балалайка:
Как привольно мы живем,
Что в гробах покойники!
Мы с женой в комоде спим,
Теща в рукомойнике.
— Аня, вам надо бежать, — пропищал Колчак. — Скоро здесь будут они.
Но Анне не было страшно! Она выросла в артистической и казачьей среде — на смерть смотрела без ужаса. Да. Время от времени это бывает. Более того, со всеми. Так стоит ли сокрушаться по этому поводу, с таким трагическим надрывом.
— Я с вами, Александр Васильевич, — успокоила она. И уже обнимала его, как индийское божество Шива: и левой рукой, и правой, и даже коленкой чуть-чуть. Столкнулись носами, будто боясь обжечься, поколдовали друг перед другом и сошлись в поцелуе, и язык Аннушки уже спорил за место. Он не спал больше тридцати часов, но Анна, наверное, смогла бы и из гроба поднять Колчака.
— Как редко мы видимся, — горячо выдохнул ей в ухо.
— Мы не принадлежим себе, — ответила умная Анна.
Борбоська при виде пьющих что-то друг из друга людей насторожился: кусаются? Суетно переступил, щелкая когтями по голубому кафелю, сел на хвост.
