И тут резко, оглушительно застучало в ставень!
— Хозяева! Открой! — окрик грубый, требовательный, властный. За столом так и обмерли, боясь вздохнуть, — откр-рывай!
— Дак че же это? А? — суетливо оглянулась на заробевшего деда старушка, — велят открыть.
Дед одними губами выговорил слово, поднялся, шагнул в черные сенцы. Женщины замерли, не дыша. Шамиль беззвучно взлетел на печь и неподвижно светил оттуда. Стукнула наружная дверь. Забубнили голоса. Кто же мог быть? Слишком много в последнее время свалилось на обывателя Омска. Оно и так-то каторжан не переводилось — а теперь даже жуть брала. Зайдут в избу, заберут, что понравится, да еще велят Бога молить, что добрые попались — в живых оставляют. Редкую ночь не озарит пожар, два, а то и больше того.
Опять забубнили голоса, хлопнули воротца. Идут по двору. Женщины вздохнули и замерли. В сенцах загремели, дверь отворилась — мерцая золотом погон и кокардой, шагнул через порог офицер.
— Извините великодушно, — переполнил избу рокочущим голосом, — испугал, наверное? — как конь топотал по половице подкованными каблуками Удинцов. — Уж третий дом бужу! — гремел он жизнерадостно. — Вы решительно прячетесь, Анна Васильевна! — Ротмистр никогда не пил, сейчас же едва не выплясывал в химической радости. — Собир-райтесь — зовет! — Неопределенно улыбаясь, осмотрел прихожую, служившую старичкам и столовой. Старушка пришла в себя и нашла нужным попенять незваному гостю:
— Уж больно громогласно, — поджала увядшие губы, — можно бы маленько и потише, говорю.
Удинцов взглянул удивленно и ничего не сказал. Анна Васильевна ушла в коморку, чтоб переодеться, привести себя в порядок. Ее трясла лихорадка радости: позвал! Значит, нужна! Значит, возможно сближение! Скользнула в холодное, любимое его, парчовое платье. Не расчесалась, а только похватала горстью пышный свой волос — готово! Облагородилась ароматом духов «коти».
На холодной темной улице ждал автомобиль. Ротмистр открыл дверцу, и Анна села на пружинное сиденье. Машина чихнула, заурчала железным нутром, дернулась, пошла. Волновала одна мысль: о счастье предстоящей встречи. Кажется, все в ней менялось при виде его, дышала-то по-другому. И сердце стучало иначе. И жизнь рядом с ним лучилась счастьем.
— Что там? Что за общество? — прокричала, сидящему впереди Удинцову.
— Не волнуйтесь! Ничего.
От Надеждинской до Батюшкинского особняка рукой подать — если на моторе. Вышли. Бесконечно широкий, черный Иртыш терялся, растворялся в невысоких берегах. Горят звезды. Мерцают. Так же мерцали они и пятьсот лет назад, когда в этой реке тонул Ермак.
