— Совесть-то у тебя есть или уж совсем нету?
— А ты зачем умираешь? — съязвил Никитка.
— Не твое дело.
Внук зажмурился и, отвернув голову в сторону, пальнул опять.
— Никитка! Я те вот…
— Не достанешь! — подпрыгнул тот, показывая язык и прячась за трубу.
Дед Никита не выдержал, спустил с кровати отяжелевшие ноги, обулся, запахнулся в полушубок, нахлобучил шапку и вышел на улицу, от греха подальше. Во дворе пахло свежим бельем, пихтовым лапником. По талому снегу поперек двора, высоко поднимая лапки, шел кот.
Дед Никита смел остатки крупяного льдистого снега с плахи, сел, уместив на батожок щетинистый подбородок. Через дорогу, перед кузницей, в чистом лоскуте слежавшегося снега, упруго взбрыкивая ногами, переваливаясь с боку на бок через спину, катался молодой конек.
— Эко добришше, — прошептал Никита, и на глаза ему навернулись слезы. Вот и пожил!.. Повидал… — и только взгрустнул было о том, что видит все это в последний раз, как от Черешковых вывернул дед Петро. Неловко надетая шапка и распахнутый полушубок говорили о том, что он уже отметил скорое Воскресение Спасителя.
— Здорово были, Никита Ильич! — прокричал он, останавливаясь на виляющих ногах.
— Драстуй-ка, — отозвался дед Никита смиренно, — уже веселай?
— Кто пьян да умен — два угодья в ем! — беззаботно, с проглядывающим презрением «пьющего» человека к непьющему ответил дед Петро и устроился рядом.
Некоторое время молчали, глядя на порозовевший в освещении заходящего солнца снег, на гуляющего у самых ног сизаря, с каждым шагом «клюющего» по воздуху точеной головкой. Дед Никита посмотрел в припухшее от выпивок, будто маком присыпанное лицо деда Петра, хотел было спросить: правда ли, что умершие на Пасху попадают прямо в рай? Но дед Петро внезапно бросил кисти рук к голубку, птица заполошно затрещала крыльями и улетела. Горячая волна умиления улеглась, и говорить об этом сделалось как-то неловко.
Солнце спустилось за зубчатую гору, ярко высвечивая синие, с золотистым оплавленным краем облака… Сердце в груди деда Никиты встрепенулось, тоскливо заныло, потянулось вверх, как будто привязанное к уплывающему солнцу.
— Деда! Мамка йись зовет! — заливисто прокричал с крыльца внук.
— Ты почему такой хлопуша-то?! — в досаде изумился дед. — Кто зовет? Она де?
— Пришла-а! Она с работы через огород ходит! Велела живо идти пельмени на столе!
— Ешьте без меня, — отмахнулся дед. Чуть наклоняясь вперед, заглянул Петру в лицо и, легонько хлопнув его по твердому колену, встал. — Пройдусь маленько, — прошамкал он.
