Все сошло вполне благополучно, как я услышал от самого Ледюка, три дня спустя, со всеми подробностями.
Пока Ледюк пил с часовым, я приготовился, с манто, накинутым на плечи, с охотничьим ножом на поясе, так как у меня больше не было моей шпаги, и двумя пистолетами в кармане.
Как только темнота снаружи заверила меня, что свеча погасла, я вышел из комнаты, спустился по лестнице и вышел из дверей гостиницы, никого не встретив. Оставалось четверть часа до полуночи. Я быстрыми шагами направился к дому Бинетти; при свете луны я увидел дома его жену, ожидающую меня в окне. Она открывает дверь, я поднимаюсь вместе с ней, и, не теряя ни минуты, она ведет меня к окну, через которое я должен выйти; жена Биллетти уже там, чтобы помочь мне спуститься вниз, и ее муж уже внизу, в грязи по колено, чтобы подать мне руку. Я начинаю с того, что бросаю ему свое манто.
Две очаровательные женщины опутывают меня веревкой, под мышки, поперек груди, и, держа ее за два конца, опускают меня, мало-помалу, очень осторожно и очень удобно, вопреки всей опасности. Никогда еще беглеца так хорошо не обслуживали. Баллетти, принимая меня, передает мне мое манто, затем говорит следовать за ним.
Не обращая внимания на грязь, в которой мы бредем по колена, и пролезая собачьими дырами там, где мы натыкаемся на живые изгороди, и лестницами, сделанными, чтобы помешать проникать зверям, мы доходим до большой дороги, очень усталые, несмотря на то, что расстояние не превышает трехсот-четырехсот шагов. Столько же мы проходим, чтобы добраться до коляски, стоящей закрытой, в ожидании меня, у отдельно стоящего кабака. Лакей Баллетти сидит в ней. Он выходит, говоря нам, что почтальон зашел только что в кабак и выйдет, выпив кружку пива. Я сажусь на его место и, хорошо его отблагодарив, говорю его хозяину уходить вместе с ним и предоставить мне дальнейшее.
Это было 2 апреля 1760 года, день моего рождения, отмеченный во всю мою жизнь многими происшествиями.
Почтальон две минуты спустя выходит из кабака, спрашивая, долго ли еще ждать, полагая, что говорит с тем же человеком, с которым он выехал из Канстата. Я оставляю его в его заблуждении и говорю ехать в Тюбинген, не останавливаясь для смены лошадей в Вальдембюке, он подчиняется; однако мне становится смешно при виде его лица, когда он рассмотрел меня в Тюбингене. Слуга Баллетти был очень молод и очень маленького роста; когда почтальон говорит мне, что я не тот, с кем он выехал, я отвечаю, что очевидно он был пьян, и, успокоенный двумя флоринами, которые я ему дал на чай, он ничего не ответил. Я выехал дальше и остановился лишь в Фюрстемберге, где был уже спокоен.
