Уз больно много в ней прорех.
II
Моя постель — худой матраса,
Под голова кладу цурбак,
Моя кувсынка — калебаса,
Там к Новый год дерзу арак.
Когда моя хозяйка в миске
Субботний узин подала,
Моя пеку в моей домиске
Банан в горяцая зола.
III
Моя дверей не запирает,
Замок в домиске не найти,
Зато никто не забирает
Из мой сундук моя лангути.
В воскресный день моя играет,
Берет за выигрыш табак
И всю неделю дым пускает
Из важный трубка у очаг.
[3]Читателю следовало бы пожить среди этой породы людей, простых и неразвитых, на которых любая мелочь производит сильное впечатление, чтобы иметь представление о том, как подействовала на них песня Антонио, несмотря на бедные рифмы и убогое содержание. Первый и второй куплеты завершились под взрывы смеха и рукоплескания. После третьего раздались восторженные крики «браво» и «ура». И только молодой негр, ранее выказавший Антонио свое презрение, с отвращением пожал плечами.
Что же касается Антонио, то, вместо того чтобы упиваться своим успехом, как следовало бы ожидать, и важничать после рукоплесканий, он оперся локтями о колени, опустил голову на ладони и, казалось, глубоко задумался. Тогда, поскольку он был признан как душа общества, уныние вновь овладело присутствующими. Малайца снова стали упрашивать, чтобы он рассказал что-нибудь или спел еще одну песню. Но Антонио сделал вид, что не слышит, и, несмотря на самые настойчивые просьбы, упрямо молчал.
Наконец один из тех, кто сидел ближе всех к нему, хлопнул его по плечу:
— Что с тобой, Малаец, ты мертв?
— Нет, — ответил Антонио, — я жив.
— А что ты делаешь?
— Я думаю.
— О чем?
— Я думаю, что время берлока — хорошее время. Когда Господь Бог гасит солнце и настает час берлока, каждый работает с удовольствием, потому что каждый работает для себя; правда, есть и лентяи — они курят и теряют время, как, например, ты, Тукал, или лакомки — они забавляются тем, что жарят бананы, вроде тебя, Камбеба. Но, как я уже сказал, некоторые работают. Ты, Бобр, делаешь стулья, ты, Папаша, — деревянные ложки, ты, Назим, бездельничаешь.
— Назим делает то, что хочет, — заявил молодой негр. — Назим — Олень Анжуана, как Лайза — Лев Анжуана, и, что бы ни делали львы и олени, змеям нечего туда совать нос.
Антонио прикусил губу и после минуты молчания, когда, казалось, еще звенел голос молодого негра, продолжал:
— Я уже сказал вам, что вечер — хорошее время, но чтобы работа не была утомительной для тебя, Бобр, и для тебя, Папаша, чтобы дым табака был тебе приятен, Тукал, чтобы ты не заснул, пока жарится твой банан, Камбеба, нужно, чтобы кто-то рассказывал вам истории или пел песенки.
