В результате соединения несочетаемых форм и несоразмерных частей новый персонаж, которого мы только что ввели в наше повествование, представлял собою странную смесь смешного с ужасным; в глазах европейца безобразное брало верх и с первого взгляда внушало непреодолимое отвращение, но негры, не столь приверженные прекрасному, не такие ценители внешней привлекательности, как мы, видели в нем только комическую сторону, хотя по временам эта обезьяна показывала тигриные когти и зубы.
Его звали Антонио; он родился в Тингораме, и, чтобы не путать его с другими Антонио, кого такая ошибка обидела бы, все звали его Антонио Малаец.
Берлок, как уже говорилось, тянулся довольно скучно, когда Антонио, проскользнув за один из столбов, поддерживавших навес, высунул свое желтое и желчное лицо и тихо свистнул, подражая змее в капюшоне, одной из самых грозных рептилий Малайского полуострова. Если бы этот свист раздался на равнинах Тенассерима, в болотах Явы или в песках Килоа, всякий, услышавший его, замер бы в ужасе, но на Иль-де-Франсе, кроме акул, стаями плавающих вдоль берега, нет никаких опасных хищников, и этот крик никого не испугал, а только заставил чернокожую компанию широко раскрыть глаза и рты и всем сразу повернуться к пришедшему. Раздался возглас:
— Антонио Малаец! Да здравствует Антонио!
Только несколько негров вздрогнули и приподнялись — это были малагасийцы, волофы, зангебарцы, в молодости слышавшие такой свист и не забывшие его.
Одного из этих вставших, красивого молодого негра, можно было бы принять за дитя чистейшей кавказской расы, если бы не темный цвет лица; шум нарушил его раздумья; посмотрев, что происходит, он снова развалился на камне и с презрением, по силе равным робости остальных рабов, пробормотал:
— Антонио Малаец!
Антонио в три прыжка своих длинных ног очутился в центре круга; потом, перепрыгнув через очаг, уселся с другой стороны, поджав ноги, как сидят портные.
— Антонио, песню! Спой песню! — закричали все.
Вопреки обыкновению виртуозов, гордых своим мастерством, Антонио не заставил себя упрашивать; он вытащил из-под лангути варган, поднес инструмент к губам, извлек несколько звуков, как бы исполняя своеобразную прелюдию; затем, сопровождая слова причудливыми жестами, он спел такую песню:
I
Уз так мала моя домиска,
Вхозу, согнута пополам —
Я головой уперта в крыска,
Когда уперта в пол ногам.
Мне по ноцам не надо света,
Я засыпаю луцце всех:
Видна луна сквозь крыска эта,
