Я вернулся к фургону, и обнаружил своего возницу закопавшимся в обширных складках одежды мирно спящего Боба. Мальчик мелко дрожал, и вылезать из-под потной подмышки бывшего стражника напрочь отказывался. Поэтому пришлось мне самому вести лошадей через поляну к тому её краю, где среди стволов деревьев и кустарника, словно нора, зиял тьмой тоннель – продолжение дороги ведьмы, ведущий к почтовому тракту.
На большую дорогу мы выбрались совершенно без приключений, когда солнце уже взошло над горизонтом. Лошади всем своим унылым видом требовали остановки, а мои слуги крепко спали в обнимку. А я развлекал себя, представляя, как умертвляю герцога Генри по собственному заказу самому себе. Его Высочество при этом перелетало с планеты на планету, как бабочка порхает с цветка на цветок… И тогда я понял, что и сам сплю.
Проснулся я сразу от двух факторов: истеричного вопля Боба, и укола острия пики, которое упиралось мне под ребро. Проклиная себя за безответственную расхлябанность, которая могла стоить жизни моим слугам, я, повинуясь приказу, слез на землю и огляделся.
Метрах в десяти от дороги дотлевал ночной костёр. Рядом с ним, накрыв дрожащие с похмелья плечи женским платьем, восседал командир, что было понятно по почтению, которое оказывали ему остальные стражники. В стороне от костра, на вкопанном в землю колу умирал человек. Кол вышел у него из под правой лопатки, пробив брюшину и лёгкое. И теперь он постепенно захлёбывался собственной кровью. Моих слуг пока просто оттеснили от фургона, и теперь вязали им руки. При этом Боб так широко и самоуверенно улыбался, что я мысленно пообещал лишить его сегодня порции вина.
– Жить хочешь? – спросил я ближайшего к себе стража, который был так увлечён наблюдением за обыском нашего фургона, что, по-моему, меня услышал не сразу.
– Жить хочешь? – повторил я.
– Шутник попался. – Почти уже покойник показал мне свои гнилые зубы, дыхнул мне в лицо чесноком и подписал себе приговор. Ну не могу же я спасать всех местных идиотов!
Последним я убил дрожащего командира, что для него явно стало облегчением от мук многодневного похмелья. Попутно отметил восхищённый взгляд Джона, для которого я разыграл целый спектакль с четырьмя стражниками, и пьяную улыбку Боба, по которой я слегка врезал кулаком – чисто для поднятия духа.
– Иди, – приказал я Бобу, утиравшему кровь с разбитой мной губы, – и облегчи участь того несчастного.
Боб попытался возразить, но, глядя на меня, не решился. Я вытащил засапожный нож, и передал ему рукоятью вперёд.
