Это он всерьез? Что вообще творится с людьми этой весной? Или я так погрузилась в мелочное выживание, что не замечала их особенностей раньше. Или все же сословные границы определяют куда больше.
— А Вы, Петр Николаевич, ничего не рассказываете о себе.
— Да и нечего очень-то рассказывать. — он снова взялся за весла и греб отрывистыми, широкими взмахами. — Моя maman умерла тоже очень давно. Отец вскоре женился, потом появились дети. И я тоже решил достичь чего-то сам, понимаете?
— Да, когда получаешь что-то извне, это дар. И он до конца принадлежит тому, кто его сделал. А если чего-то достигаешь сам, то это полностью твое.
— Вот! У Вас так хорошо получилось оформить эту мысль в слова!
Он так обрадовался моему красноречию, что чуть не перевернул лодку.
Мы еще потелепались по пруду, но к первым сумерками таки причалили обратно. Поручик галантно помог мне выйти и сдал с рук на руки Фролу, который уже распрощался с большей частью компании. И лишь Катусов с трагедией во взоре следил за этим цирком.
— Надеюсь, мы еще увидимся, Ксения Александровна. Честь имею. — и откланялся.
* * *
Домой мы возвращались опять же ни словом ни обмолвившись о водных видах спорта.
За ужином Рябинкин был в ударе: сиял, острил, даже со мной хором спел. Я еще хорошо помнила саундтрек к «Петербургским тайнам», а он увлекался стихами Баратынского.
Не растравляй моей души
Воспоминанием былого.
Уж я привык грустить в тиши.
Не знаю чувства я иного.
Играли в фанты, смеялись — как нормальная семья. В отсутствии телевизора и интернета есть определенные преимущества.
Утром заявился Катусов с тенями под глазами. Видимо не спал, думу думал.
— Ксения Александровна, я имею честь пригласить Вас в театр.
Бог мой, только не в этот клуб художественной самодеятельности, где все так активно переигрывают, а примадонна — курпулентная дама постбальзаковских лет увлеклась ролью маленькой девочки.
— Дмитрий Денисович, разве у нас случилась премьера?
— Очень-очень трогательная постановка господина Островского. — Он требовательно смотрел на меня.
Вот даже в двадцать первом веке в доме повешенного не принято говорить о веревках. А тут меня носом тычут в мое бесприданничество и проституцию с богатым купцом. Хамство это.
— Боюсь, трагедий в жизни и так достаточно, чтобы их со сцены смотреть. Когда «Сон в летнюю ночь» Шекспира поставят — я с удовольствием потрачу на них свое время, Дмитрий Денисович. — Я порылась в конторке и извлекла одолженную книгу. — И благодарю за чтение.
