Она ожидала, что та завизжит, начнет звать мать, но девушка молча отбивалась от нее, пытаясь высвободить свои рыжие кудри. Она была гораздо выше и крупнее Кати, но княжной овладела такая сокрушительная ярость, что совладать с ней оказалось нелегко.
— И вы еще говорите, что вы княжна? — задыхаясь, сказала Оршола, когда ей все-таки удалось скрутить противницу, вывернув ей руки, но и тогда Катя упорно пыталась вырваться, не обращая внимания на боль в суставах. — Вы же ведете себя хуже базарной торговки!
— А об этом не вам судить! — прошипела Катя. — В чем, по-вашему, заключается дворянская честь? В том, чтобы молчать в тряпочку, позволяя безнаказанно оскорблять себя?
Оршола оттолкнула ее:
— Я думаю, в том, чтобы вести себя так, чтобы никому не пришлось усомниться в наличии этой чести!
За их спинами заворочалась на тюфяке баронесса Габриэла, и вздрогнувшие девушки услышали ее сонный голос:
— Девочки, ну что это такое? Вы же совершенно не даете мне спать! Все время какие-то разговоры, скрип, хождения туда-сюда! Почему нельзя отложить все это до утра?
Катя тревожно застыла. Оршола резко обернулась к матери:
— Габриэла, я не думаю, что это стоит откладывать до утра. Потому что утром нам скорее всего придется объясняться с исправником. Из-за того, что мы с тобой, — как это русские называют? — пригрели змею на груди.
— Что-что? — мадам Канижай села на постели. — Оршика, запали свечу и повтори мне все, что ты сказала.
Девушка молча выполнила просьбу матери. Когда пламя свечи озарило комнату, Габриэла бросила задумчивый взгляд на выглядевшую вполне бодро Катю и повторила:
— Ну же, Оршика. Рассказывай.
— Она, — Оршола мотнула головой в сторону Кати, избегая называть ее по имени, — выпустила цыгана.
— О нет! — Габриэла схватилась за голову, и с ее губ сорвалось несколько венгерских слов, заставивших Оршолу покраснеть.
С упреком взглянув на Катю, Габриэла сокрушенно покачала головой:
— Ах, мадемуазель Катерина, как это все не ко времени. Стало быть, ваша болезнь — притворство? Вам просто нужно было остаться здесь?
Катя невольно потупилась.
— Да, мадам, простите.
Оршола метнула удивленный взгляд на мать:
— Ты называешь ее… ты что, все еще веришь, что она княжна?
— А почему бы и нет? Мало ли на свете глупых барышень, готовых прошибить лбом стену ради смазливого парня, кем бы он ни был?
— В таком случае, что ты скажешь, если я сообщу тебе, что она копалась в твоем саквояже?
— Зачем? Я не держу там ни денег, ни ценностей, ты же знаешь, они в другом месте.
