С повести «Попытка к бегству» начинается новый этап в сюжетной эволюции творчества Стругацких. Обычно я называю его «предзрелый». Авторы медленно, но все же взрослеют и, начиная с этой книги, наконец-то перестают прибегать к «детской» привычке давать названия каждой главе, оставляют старых героев и обращаются к новой сюжетной тематике. Впрочем, в художественном плане все остается неизменным.
«— Товарищ, — сказал Вадим. — Послушай меня!»…
«Попытку к бегству» уже сложно отнести к творчеству ранних Стругацких и, тем не менее, именно так герои приветствуют первого встретившегося им представителя инопланетной цивилизации. Слова энтропия и коттедж, по-прежнему кочуют от повести к повести. Герои снова говорят исключительно сиплыми голосами (это любимый тип голоса героев Стругацких, он будет кочевать из книги в книгу вплоть до самых поздних произведений). Отрадно, что хотя бы акации (любимое дерево ранних Стругацких) здесь уже не встречаются.
Язык, на котором говорят жители Саулы, все их имена, названия и интонации — псевдо — или квази — японские. Так было изначально задумано и предложено Аркадием Стругацким (японистом по образованию), поэтому в целом, комментарии по этой части художественной составляющей я бы предпочел опустить.
Есть здесь, конечно же, и много типичных для Стругацких странностей. Они не упускают таких деталей как «подтягивание трусов» Вадимом, а вот отсутствие у космического корабля хоть какого-то имени считают нормальным (герои так и называют его «Корабль»). Далее начинаются все те же «товарищи», «тошнота на космических кораблях», все те же странные, неуместные в серьезной прозе забавы с рифмами из уст главных героев, снег на проселке обязательно «скверного навозного цвета». Наверное, мне бы уже пора прекратить обращать внимание на подобные слова из уст Стругацких, но я просто не в состоянии этого сделать. Все эти слова кажутся абсолютно лишними и портящими общую художественную композицию произведения.
В «Попытке к бегству» мы впервые видим описание гуманоидной инопланетной формы жизни. И эта форма, как, к сожалению, заведено у Стругацких, тоже оказывается весьма непривлекательной. Нет, не страшной, чудовищной, мерзкой, а именно не — привлекательной. «Сгорбленные», «в рваных джутовых мешках», «с трудом переставляющие ноги», лица их «пестрые от коросты», «голые руки и ноги покрыты цыпками», «слипшиеся грязные волосы торчат во все стороны.» И все это действо, конечно же, происходит на «вонючем морозе». Да, описания в фантастике вполне могут быть мрачными, пугающими, леденящими душу и даже кровавыми, но у Стругацких они обязательно «вымазанные в грязи», «едва прикрытые рваной серой мешковиной», кричащие жалобными стонущими голосами на улицах, где царствует «гадкий запах, вонь испражнений на морозе». Согласитесь, картина создается совершенно нелицеприятная. Да, подобные прилагательные сполна можно встретить, скажем, у Достоевского, там они смотрятся весьма органично. Но здесь… В далеком будущем, на далеких планетах, со всеми обсуждаемыми героями суперфантастическими новшествами, признаюсь вам честно, я не мог и до сих пор не могу привыкнуть к тяге Стругацких к подобным грязным и зловонным описаниям. К состыковке несостыкуемого. Если в ранних повестях героев тошнило от перегрузок, то здесь начинает тошнить уже меня самого, обстановка «загаженности» постоянно подталкивает к этому. Слово «вонючий» и его производные, одно из самых часто повторяемых в книге. Перелистывая страницы, создается ощущение, что вся эта гадость, грязь и зловония вот-вот выльются на меня со страниц книги. Впрочем, в «Трудно быть богом» по уровню «вонючести и грязи» братья-авторы смогут даже «превзойти» себя.
