Танечка ойкнула, ужаснувшись от мысли, что ее тоже когда-нибудь могут вот так же вешать, и перепуганная, откатилась в дальний угол печи.
— Ну, и то хорошо, неча тебе глазеть, как баба на веревке дрожать будет, — проворчал Михеич.
Ганс тем временем несколько раз сфотографировал женщину с разных сторон и один раз, очень близко, ее лицо. Женщина рыдала.
— Мой жена очьень любит, когда видеть фото повешенный женщина, — гордо пояснил он деду.
Танечка снова подкатилась к краю печи — любопытство было сильнее страха. Ганс заметил, как из полутьмы блестят глаза девочки и поманил ее пальцем:
— Хороший дефочка, хочешь смотреть? Ходи сюда, ходи. Танечка растерянно поглядела сверху на деда — разрешит ли? Михеич недовольно скривился, но не решился перечить немцу.
— Слезай, чего уж там… — махнул он рукой. Танечка в одном сарафане, сверкнув босыми пятками в воздухе, ловко соскочила на пол и застыла, так как оказалась прямо перед стоящей на ведре плачущей и стонущей женщиной.
В это время из-за замершего от мороза окна донеслись громкие подвыпившие голоса. Совсем близко кто-то кого-то звал по немецки. Танечка ничего не понимала, только различила гортанное: «Ганс, Ганс!» Фельдфебель разочарованно и недовольно выругался, подошел к окну, но ничего через него не увидел, вышел из комнаты в сени и судя по хлопнувшей двери, дальше — на крыльцо. Не прошло и минуты, как он, очень озабоченный и злой, появился вновь и стал одевать шинель.
— Ходи, дед, тоже туда, — махнул он рукой в сторону сеней и снял с гвоздя автомат.
— Мать твою за ногу, что там еще стряслось на ночь глядя? — ни кому не обращаясь, недовольно и тихо буркнул Михеич.
В сенях они с минуту о чем-то переговаривались, потом дед вернулся, подозвал внучку и сказал:
— Значит так, Танюха, нас срочно вызывают в штаб. Часок нас не будет, а Ганс очень хочет потом обратно к нам… В общем, как тебе сказать… такое дело… побудь пока сама…. с Матвеевной. Куда нам ее сейчас девать? Ни черта с ней не случится. Пусть стоит себе. Хорошо?
Девочка, хлопая глазками и раскрыв рот, только послушно кивала головой. Она боялась перечить деду, да и не успела она толком понять, что происходит. Михеич потрепал внучку по щеке, повесил винтовку на плечо и вышел. Хлопнула дверь, и со двора, постепенно стихая, заскрипели по снегу его и немца шаги. Наступила тишина.
Некоторое время Танечка стояла в растерянном оцепенении. Придя в себя, она обнаружила, что стоит все в той же позе и все в том же месте на котором оказалась, спрыгнув с печи, а именно прямо перед тетей Дашей, которая уже не стонала и не причитала, а молча неуклюже балансировала на шатком ведре, поводя головой и плечами. Раскрыв рот, девочка попятилась назад. Уткнувшись спиной в стену, она присела на пол и обхватила коленки. Плечи женщины двигались в попытках высвободить из пут свои руки, но безуспешно. Несколько раз тетя Даша чуть было не теряла равновесие и всякий раз вскрикивала, когда равнодушное пустое ведро жестко и угрожающе раскачивалось.
