«Теперь ты моя, Эмми, а письма можешь сжечь».
* * *
Эмми нарочно поступила на вечернее отделение, чтобы после занятий гулять по темному городу осенью и зимой, по сумеречному – весной и летом.
Ее тянуло в незнакомые переулки, ей хотелось остаться незамеченной, плавно двигаясь по теням чужих улиц, наступая им на хвосты, дергая за нити асфальтовых языков, представляя, что это маленькие марионетки в ее руках.
Случайные прохожие, выплывавшие из тьмы, раздражали ее, заставляя испуганно нырять вправо и влево, скрываясь в подворотнях, останавливая бешенный, разрывающий грудную клетку стук сердца, пойманного врасплох в момент самой обворожительной мысли. Мысли о том, до кого невозможно дотянуться даже потоком желаний, выпущенных бездной вечно молчащего рта в одинокое облако тумана.
Страсть к подъездам и крышам, бег ожидания, сладкое замирание вдохов, – ради единого ничтожного мгновения незаметной вспышки и жалкого умирания бесподобно изогнутых каменных фонарей, потушенных чьей-то рукой.
И все это – лишь несуществующая иллюзия вечного блаженства, пока щеку не обожжет первый луч солнца, когда уже не скрыться от людей, бегущих в никуда, оставляющих путанные в спешке следы, которые придется разгадывать ночью.
Где-то там, в просторной плоскости ничего не знающего о тебе перехода из одного сна в другой, всегда оставаясь поперек этой прозрачной материи, сотканной из души и чувств, придется поставить себя выше всех прямоходящих, которым, увы, не дано летать.
И новый день колючей проволокой украсит шею, опускаясь ниже, пряча тело в кокон, заставляя потерять свой облик и поскорей, пока никто из них не заметил твоей слабости, надеть, набросить гипсовую маску, чтобы бездушно отыграть этот день на публике. А потом с нетерпением дожидаться первого отблеска звезды, чтобы снять, скинуть, раздавить несуществующую явь, которой Эмми была для всех.
Сегодня ей хотелось тепла, тянуло домой. Прессуя белый снег, усиливалась прихоть опуститься в теплую ванну, сделать глоток горячего чая и зашелестеть, едва касаясь строк глазами, только сегодня приобретенными эссе Ялома.
Она мутным, от недавно выкуренной травы, взглядом следила за направлением своего пути. Мозг заволокло пеленой равнодушия к происходящему. Так что, если бы перед Эмми вновь возникла красная белка, она просто пожала ей лапу.
До ее уха долетел плач, похожий на детский. «Этого мне только не хватало, – подумала Эмми, – посреди ночи успокаивать чужого ребенка. Хотя, быть может, у меня слуховая галлюцинация, я ведь уже порядком накурилась». Тем не менее Эмми решила заговорить:
