– Здравствуйте, голоса. Скоро вы станете реальнее, чем мое отражение в зеркале.
Она прислушалась, но похоже никто и не думал ей отвечать, или этот кто-то просто не ожидал такого странного вопроса, или он просто не существовал. Эмми повторила попытку:
– Не нужно плакать, ребенок, я могу сотворить для тебя чудо, – Эмми почувствовала, что контролировать свою речь ей становится все тяжелее. Ее слова выходили кривыми и ломаными, как осколки стекол. Ей было тяжело сосредоточиться. «Я сейчас сделаю какую-нибудь глупость, если уже не сделала».
Эмми разглядела между двух фонарей скамейку, а на ней сидело, запрятав в высоко поднятый воротник шею и часть короткостриженой головы, чье-то тело.
– Я не ребенок, – пробормотало тело, всхлипывая. Вдруг оно встало со скамейки, и Эмми увидела перед собой довольно милую, но очень заплаканную девушку. Подошла к ней ближе:
– Чуда у меня с собой тоже нет, я не волшебник, я будущий психотерапевт, – сказала Эмми, переминаясь с ноги на ногу. – Правда, немного обкурившийся. Это ничего?
– Ничего. А как твое имя, психотерапевт? – подобие улыбки осветило лицо девушки. Эмми была настолько рассеяна и неустойчива, что придерживалась одной рукой за грязный фонарь, пытаясь придать глазам более серьезный вид:
– Мы тезки…
– Что? – девушке показалось, что она ослышалась.
– Мы тезки. У нас боль одна.
– Боль?
– Прости. Вырвалось, – Эмми не удержалась на ногах и сползла по фонарю на землю. Она зажала руки между колен, смотря на фонарь так, словно хотела вызвать его на дуэль.
– Так как же твое имя?
– Эмми, – сказала она, будто бы очнувшись от глубокого сна.
– Меня зовут Лин.
– Ты здесь сидишь, плачешь, – сказала Эмми каким-то грустнопечальным голосом. От марихуаны ее настроение скакало, как кардиограмма.
Минутное настроение Эмми передалось Лин, и она ответила так же обреченно:
– Да, холодно.
– Здесь даже летом холодно, – Эмми смотрела в противоположную сторону от того места где стояла Лин. Это выглядело так, будто она разговаривала с кем-то третьим, а на самом деле Эмми вела светскую беседу с пустотой, – та ей, как ни странно, отвечала.
Лин продолжала:
– Не люблю лето.
– Понятно, – равнодушию Эмми можно было ставить памятник. Она свела брови. – Пойдем.
– Куда?
– Ко мне. Поешь и переночуешь, а утром посмотрим, что делать дальше.
Эмми хотелось поскорее добраться до дома: кайф постепенно слетал с нее, уступая место пронзительно рвущейся на свет головной боли.
– Да, я…
– Да ты не в том положении, чтобы отказываться, – она наклонила голову на бок и, слегка приподняв левый угол рта, продолжала, – у тебя глаза никак у всех, никак у этого одного однородного стада, именуемого миром. Я знаю, ты думаешь, что для меня сейчас даже таракан ставится в разряд Бога. Трава плавит мозг, но то, что сейчас происходит, уже никогда не повторится, так что решайся: тебя ждет горячий чай и теплая постель, – Эмми почему-то сделала реверанс. Лин едва успела подхватить ее и уберечь от неудачного падения в грязный снег.
