Солнце шествовало по небу, ворочая, будто веслами, лучами света сквозь окна.
К Номаху подошел белоголовый мальчик лет шести.
– Дедушка Нестор, а вы почему ничего не пишете?
Номах оглядел его бледноватое лицо, хрупкую, словно сделанную из стекла, фигурку.
– Не знаю. Мне кажется, новейший завет – это ваше дело.
– Нет.
Мальчик протянул ему на треть стертую пуговицу:
– Вот, возьмите. – Второй рукой он держал спадающие штаны.
– Спасибо, – качнул головой Номах. – Спасибо.
– Мне еще за козой идти. А стихи я уже написал. Вон там, – указал он на стену меж окнами в восточном приделе. – И еще там и там. – Он показал на хоры и стену, примыкающую к алтарю.
– Ты молодец. Как зовут тебя?
– Ярослав. Только вы мне пуговицу отдайте потом. Если от нее что останется. А то у меня штаны спадают.
– Обязательно, – пообещал Номах.
– Тогда я пойду.
Мальчик с трудом открыл тяжелую храмовую дверь и вышел.
Номах поднялся на хоры и там, в неприметном месте возле двери написал свое четверостишье.
– Мне кажется, ты не можешь быть недовольным, – прошептал он, пряча в карман половинку пуговицы.
Госпиталь для бедных на глухой окраине Парижа. Под суконным одеялом лицом к пыльному окну умирает от костного туберкулеза невысокий человек с изуродованным шрамами лицом. Рука его упала и бессильно свешивается вниз, чуть не доставая до каменного пола.
Мимо шествует с обходом красивый седеющий врач с медсестрой.
– Тут, к сожалению, все ясно, мсье Лагранж, – негромко говорит медсестра. – Костный туберкулез. Последняя стадия. Не сегодня-завтра…
– Кто это?
– Какой-то русский.
Она смотрит в бумаги.
– Номах. Беженец. Даже имени нет. Просто «Н» и все. «Н. Номах».
– Бежал, бежал и до-бе-жал, – легкомысленно напевает врач, подмигивая медсестре. Он поднимает слабую руку пациента, щупает пульс, заглядывает в широко открытые глаза. – Да. Похоже, вы правы, – с легким сожалением сообщает. – Вопрос нескольких часов.
Они скрываются в полумраке коридора.
А за окнами мечется желтая и красная, будто обрывки солнца, облетающая с лип и кленов листва. Листья бьются в окна, задерживаются на секунду на стеклах и улетают вместе с ветром.
В распахнутых глазах умирающего листья мелькают солнечными зайчиками, будто в голове у него что-то полыхает и взрывается.
– Солн… це… – доносится с дыханием еле слышный шепот.
Сосед Номаха, широкой кости лавочник с серым обрюзгшим лицом, садится на кровати, та громко и противно скрипит.
Серолицый кашляет и говорит соседу, уткнувшемуся лицом в стену и больше похожему на ком тряпья, который положили, чтобы никто не заметил отсутствия человека:
