– Да понял я, понял.
Он со вздохом пробежал страницу, за ней другую, третью.
Веки его часто моргали, рука то и дело ныряла в гриву отросших волос. Лицо шевелилось, словно жило само по себе, он то и дело повторял прочитанные строки.
– Там у вас клюет, – шепотом сообщил учитель, но Нестор оставил его слова без внимания.
– Клюет, – через некоторое время повторил Евгений Яковлевич.
– Давайте сами как-нибудь…
Утомившись глядеть на пляшущий гопака поплавок, учитель вытянул удочку и радостно закричал:
– Рыба! Нестор Иванович! Большая!
Чешуя карася переливалась под солнцем бронзовым светом.
– Да, да… – бросив взгляд на улов, произнес Номах.
Брызги упали на лист, Нестор мимоходом стер их ладонью.
– Какой большой! – радовался учитель. – Где у вас хлеб?
Номах отдал ему плотный, тягучий, как смола, комок.
– Вы ловите, ловите, – пробормотал Номах.
Листы мелькали в его руках, яркие, словно снег в солнечный день. Глаза Нестора метались от строчки к строчке.
– Вот оно, – прошептал Номах.
– Что вы сказали? – хохотал учитель, вытаскивая еще одного, сияющего, как полированный поднос, карася.
– Вот оно.
– Да, точно, – согласился учитель. – В жизни ничего невероятнее не читал.
– Господи, ты слышишь меня? – спросил Номах, входя в храм и прикрывая за собой дверь.
Белые, покрытые свежей штукатуркой стены были до самого купола уставлены лесами, словно укрыты сетью.
– Да, Нестор.
– Ты ведь знаешь, что я хочу сделать?
– Знаю.
– Ты не возражаешь?
– Против того, чтобы твои дети расписали своими стихами стены моего храма? Номах никогда не думал, что услышит, как смеется Бог. По храму прошла волна, большая, возвышающая, после которой ему и самому стало смешно, что он мог сомневаться в задуманном.
– Пусть они входят, Нестор.
Дети вошли притихшие, похожие на подснежники в весеннем лесу.
Номах взлохматил кому-то волосы, кому-то пожал руку, кого-то обнял.
– На леса, мальчики и девочки. Вверх, – указал он им.
Словно муравьи, сначала осторожно и неторопливо, но потом все смелей и смелей принялись они подниматься. Тишину растопил их шепот, перешедший затем в гомон и гвалт. Храм словно бы превратился в степь, полную стрекота, шелеста и шума.
– Пишите! Пишите на стенах ваши стихи! – закричал им снизу Номах.
Сам он отошел к алтарю, сел на ступеньку и только время от времени обводил взглядом леса, где дети, кто гвоздем, кто ножичком, кто оторванной пуговицей, выцарапывали на стенах стихи.
Сыпалась штукатурка, скрипели, выводя буквы, детские «стилосы».
