Аршинов проводил глазами проплывающие мимо трупы и откинулся на спинку сидения.
Номах повернулся к нему и с улыбкой, словно бы не всерьез спросил:
– А что, Петр, вдруг скоро и нас с тобой вот так, вниз головой?
– У красных так не принято. Они сразу к стенке. Вниз головой только наши ребята могут. А к стенке я не боюсь.
Бричка въехала в Глуховку.
Тяжелые от воды соломенные крыши насупленно нависали над давно не белеными, облупившимися стенами хат.
Разбитая дорога отвечала шагу коней грузным чавканьем и черными брызгами.
– Батька, батька!.. – прилип к бричке невесть откуда взявшийся мужичонка. – Хлебца бы. Все продотрядовцы вычистили. Как пожар прошли.
– Видели мы ваших продотрядовцев. Лежат, землю едят.
– Так хиба ж они первые? До них еще приходили. Детишкам теперь жрать нечего. Это как?..
– Завтра к штабу приходи, подумаем, что сделать можно. Петр, – окликнул он Аршинова. – У нас же вроде было зерно в обозе?
– Я не завхоз. Но, кажется, было.
– К штабу, – устало повторил Номах. – Завтра приходи. Решать будем.
– Ах, ты господи. Ну, дай тебе боже здоровья…
Мужик перекрестился и отстал.
В хате, определенной под ночлег, на столе стоял кувшин молока, рядом лежали полкаравая черного хлеба и пяток вареных яиц.
Номах потянулся к крынке, взгляд его упал на выпуклые бока яиц. В памяти всплыли мертвенно бледные, в пятнах земли и травы пятки красноармейцев. Неприязненно поморщившись, он опустил крынку.
– Петр.
– Ну, – отозвался тот, снимая пиджак.
– Вот ты тогда сказал, что быть революционером – это разрываться меж радостью и ужасом.
– Сказал. И что?
Номах взял кувшин, сделал несколько глотков.
– Да то, что не чувствую я радости от того, что я революционер. Ужас, да, чувствую. Счастье – нет.
– Так и я нет, – ответил Аршинов. – Только, знаешь, не остается нам, похоже, ничего другого, кроме как идти через весь этот ужас и хранить веру в то, что счастье возможно. Только так, больше ничего.
– Больше ничего… – протянул Номах, ударил яйцом об стол и несколькими быстрыми движениями очистил его от скорлупы. – Надо спать идти. Завтра через Днепр переправляться будем.
Они форсировали Днепр в беспорядке, на чем придется. На связках рубленого лозняка, на подобии плотов, связанных из досок разбитых тачанок, но большинство вплавь, подняв над головой винтовки и одежду. Прикрывали отход остатки сотни под командованием Щуся.
– Вся надежда на тебя, Федос. Держи их, пока мы не переправимся, а там бросайтесь в воду. Мы вас с того берега как сможем прикроем. Два пулемета тебе оставляем, остальные попробуем перевезти. Хоть и сам не верю, что получится, но попытаться все же надо…
