– Знаешь, что значит быть революционером, Нестор? – спросил как-то Аршинов Номаха.
– Ну и?
– На практике, не по книгам. Как мы.
– Да понял я, говори.
– Это значит каждый день разрываться между ужасом, что ты революционер, и счастьем, что ты революционер.
Номах прищурился.
– Вот вроде и хорошо сформулировал, а как-то сухо, без живинки…
…Через две недели они ехали в Глуховку, отбитую накануне у красных. Накрапывал мелкий, как мука, дождь, все вокруг пропиталось и набухло влагой. Номах грыз заусенец на ногте, поглядывал на тучную зелень, заполонившую окрестности дороги. Каждый лист и каждый стебелек вокруг покачивался с видимой сытостью и благодушием. Отовсюду слышался еле заметный успокаивающий и убаюкивающий шелест мириадов капель, встречающихся с листьями, поднятым пологом брички, землей…
Сидящий рядом с Нестором Петр уронил голову на грудь и негромко похрапывал. Копыта коней стучали размеренно и неторопливо.
– Стой…
Номах стукнул ладонью возницу по спине.
Рядом с дорогой на выкошенном лужку лежали наполовину закопанные в землю человечьи фигуры в вылинявших гимнастерках, со связанными за спиной руками.
– Это кто? – спросил Номах.
Рядом проснулся и сел, вытянув шею, Аршинов.
– Продотряд красный, – пояснил боец из сопровождения. – Наши ребята поймали да тут головами вниз и прикопали.
Босые ноги красноармейцев мраморно белели на ярко зеленой траве. Пятка одного выделялась неестественно черным, будто была сделана из головни, цветом.
– Хлебушка захотели, – весело бросил боец. – Вот вам хлебушек.
Подземельный. Ешьте на здоровье.
Номаху представились забитые землей рты и ноздри продотрядовцев.
Желтые рысьи глаза его, расслабленные неспешной ездой, стали жесткими, как затвердевший металл. Он окинул взглядом распростертые тела с нелепо раскинутыми, будто вывернутыми ногами. Стерня вокруг тел была измочалена агонией.
– Поехали.
Черты лица Номаха отяжелели.
– Что, Петр, правы наши, когда с большевиками вот так поступают?
– Правы, Нестор. Красные – враги. Какие тут, к чертям, сантименты.
– И я о том. А уж с продотрядами, которые у крестьян последнее отбирают, разговор и вовсе коротким должен быть. Не дольше того, сколько человек под землей прожить сможет. Все верно.
