– Батька, никто не знает, как к кресту подобраться. На ходу выдумываем. Туда ж сколько лет никто не лазил.
И они принялись забивать костыли в кладку колокольни.
– Папка, они шумят, – крикнула дочь. – Не надо. Так хорошо, когда тихо.
– Они хотят помочь тебе.
– Я же сказала, я сама. Ну, папка! – топнула ножкой девочка.
– Так надо, дочь. Продолжайте, – скомандовал он мужикам. – Ты только держись крепче, Маша.
Но она вдруг перестала слушать его. Вскинула руки, отпустив крест. Ветер бил ее платьице, будто флажок.
– Маша!.. – выдохнула толпа.
Девочка поднялась на цыпочки, вытянулась стрункой и, оттолкнувшись от сияющей перекладины, прыгнула вверх и вперед.
Крик, исторгнутый из тысячи глоток, пронесся над селом. Завизжали бабы, бычьими голосами заревели мужики, Номах задохнулся.
Время взорвалось, остановилось, ослепив и оглушив стоящих на площади. Солнце качнулось, словно колыбель. Заверещали ангелами стрижи и ласточки в небе. Солнечный свет заполнил улицы Гуляй-Поля, открывая окна и двери, отбеливая стены и крыши домов.
Над площадью, над домами и улицами, над вишневыми садами и собачьими будками, над огородами и колодцами, над плетнями и выгонами летал ребенок Нестора Номаха. Раскинув руки, девочка хохотала, удивляясь и не веря в чудо своего полета, трогала руками верхушки вишен и яблонь, гребни крыш хат и сараев, колодезные журавли, кресты и памятники героям на кладбище.
Номах поймал ее в свои объятия, прижал к груди, заплакал, засмеялся, счастливый, будто спас мир.
Дочь прижалась к нему, худющая, так что он почувствовал каждую ее косточку, каждую жилку и венку.
– Маша… Маша… Маша… – как в бреду повторял он, плача и хохоча.
– Папка… Папка… Папка… – отвечала она и, смеясь, заглядывала ему в глаза. – Я ведь летала, да? Ты видел? Я ведь правда летала? Как птица, да? Как стриж?
– Да, девочка моя, – отвечал он, прижимая ее к себе. – Как птица, как стриж.
– Папка, я умею летать?
– Да, солнышко.
– Я… Я… – Она захотела еще что-то сказать, но захохотала и обняла его так крепко, что он почти почувствовал боль.
Вокруг бурлило, радовалось и кричало людское море, все поздравляли Номаха, гладили осторожно Марию, разводили руками, не зная, как понимать случившееся.
– Маша, пообещай, что ты никогда больше не сотворишь ничего подобного. Пообещай!
Дочь, сидя на его руках, очень серьезно посмотрела ему в лицо:
– Пап, а бабушка тебя ведь тоже просила, чтобы ты с анархистами не связывался?
Номах вздохнул.
– Да, просила.
