– А как же кровь?
Под сводами установилась тишина. Даже ветер стих. И только пылинки продолжали свой сверкающий полет в огромном воздушном кристалле храма.
– Крови я тебе, Нестор, не прощу.
Номах несколько раз кивнул. Глаза его были закрыты.
– И не прощай. Я сам себе не прощу.
Он поднялся со ступеней и пошел к дверям.
– Заходи, – раздался голос за его спиной. – Я ждать буду.
– Обязательно, Господи. Конечно…
– И еще, Нестор… – прозвучало, когда он уже почти вышел из храма. – Чтобы ты не обманывался…
Номах замер, нехорошая тревожащая тишина навалилась на него.
– Да! – нетерпеливо сказал он.
– Это сон, Нестор, – раздался усталый голос. – Сон… Иди.
У краскома Пирогова болела голова. Вчера вечером он купил у хозяйки бутылку самогона и потихоньку, за закрытыми ситцевыми занавесками выпил ее.
При бойцах и сослуживцах он к водке не притрагивался, считал, что это разлагающе действует на дисциплину.
Пока пил, успел написать письмо невесте Наташе, ожидающей его возвращения в далеком Ельце, а также товарищу Ленину, не подозревающему о его существовании в еще более далекой столице.
Утром он перечел оба послания и одно из них, адресованное председателю совнаркома, сжег в печке.
– Все правильно написал, но не так надо… – говорил он, глядя на корчащуюся бумагу.
Вошла хозяйка, молодая разбитная бабенка, вся, словно снеговик, составленная из овалов, шаров и прочих округлостей.
– Поправить здоровье не желаете, товарищ командир? А то ровно бы неможется вам. – Она улыбнулась и с деланной скромностью потупила глаза.
Пирогов помялся, почесал бороду.
– Ну, если один стаканчик только…
Он едва успел выпить стопку и закусить перьями молодого едкого лука, как дверь отворилась. Вестовой Регнушев, стройный и ясноглазый, больше похожий на молодого монашка, чем на сына харьковского крестьянина, не переступая порога, заглянул в хату.
– Товарищ краском, там ребята убогого поймали. Ругается скверно.
– Что значит ругается?
– Повторяет то и дело: «бей жидов и комиссаров». Как заведенный.
– И все?
– Нет. Еще еду у бойцов клянчит. Только молча. Тычет пальцами на хлеб и себе на рот показывает.
– Да то ж Дыренок, – подала голос хозяйка.
– Дыренок? – переспросил Пирогов. – Что еще за фрукт?
– Дурачок наш. С рождения слова не говорил. А тут пришли белые и с ними доктор какой-то. Хороший доктор. У Крысанихи роды принял. Бабы сказывали, не он, померла бы. Он и Дыренка говорить заставил. Правда, только этим словам и успел выучить. «Бей жидов и комиссаров». Да.
