– Знаю, видел.
Бог вздохнул, и эхо тонкими крыльями тронуло каждый выступ и уголок внутри храма. Тронуло, и снова застыла под сводами уходящая ввысь тишина.
– Селяне отсеялись, – отчего-то чуть виновато сказал Номах.
– Вовремя. Ты им скажи, чтобы трудов не жалели, и тогда осенью закрома ломиться будут.
– Да я им вроде как не командир больше. Кончилось мое время.
– Отставка?
– Так война кончилась. – Номах делано веселым взглядом обвел белые стены. – А то, что трудиться надо, они и без меня знают.
– То есть ты теперь, как и я, тоже не при делах, Нестор?
– Не при делах, Господи. Сапоги людям шью понемножку, на току помогаю. Ну а по большому-то счету, конечно, не при делах…
Они замолчали, уселись по иконам и крестам мотыльки эха.
– Я ведь, честно сказать, боялся к тебе на разговор идти, – сознался Номах.
– Что так?
– Думал, не примешь. Крови на мне много.
– Крови на тебе, Нестор, не то что много. Ты весь сплошь одна кровь.
Номах молчал.
– Смертей на тебе как капель в дождь.
– Знаю. Оттого и боялся.
– Что боялся, хорошо. Но что пришел, вдвойне хорошо.
Нестор снова не ответил.
Сухой виноградный лист, невесть как попавший сюда, прильнул к его ноге, принесенный движением воздуха.
Голос за иконостасом стал глуше.
– Не передать, какой ужас меня охватывал, когда я глядел на то, что вы тут творили. Это такая мука, Нестор, какую ни один анархист, большевик или белый ни под какими пытками не переживал. А пытать, согласись, вы тут научились.
Номах кивнул, не поднимая головы.
– Я ведь каждую вашу царапину, как свою, чувствую, а тут, начиная с четырнадцатого года, десять лет такого беспросветного зверства, что иногда казалось, что лучше бы мне себя убить.
Он заговорил еще тише.
– Никогда я не думал, что вы, мои дети, до такого зверства дойти сможете. Разного ждал, но вот так…
– Но ведь получилось в итоге, Господи? Смотри, по-нашему вышло. И хорошо ведь! Пусть и не по-твоему.
В алтаре долго молчали, потом светлый и спокойный голос согласился:
– Хорошо.
Номах, словно ученик, ободренный нежданной похвалой учителя, заговорил:
– А я ведь был уверен, ненавидеть будешь ты меня за то, что рай на земле строить собрался. Твои права узурпировал.
– Вот тоже… Кто не строит царства небесного на земле, недостоин его и на небе. Царство мое – царство любви. Не ненависти и не принуждения, а любви. И тот, кто не пытается мое царство на земле строить, не нужен мне и никогда нужен не был.
– Вот как… – удивился Номах.
– Только так! А ты что думал? Что мне безвольные да бессильные любы? Ну, нет.
