Номах стоял возле рельсов и, сложив руки на груди, с живым интересом прислушивался к диалогу.
– Пока живешь, надейся, – напомнил ему старческий голос.
– К черту надежду, полковник! – раздраженно крикнул капитан. – Мы верили царю, он отрекся от нас, верили Деникину, он оказался тряпкой, верили союзникам, они нас предали…
– Мне бы половину того, что вы от союзников получили, я б уже в Петрограде был, – бросил ему Номах. – Потому что со мной народ, а с вами безусый юнкер. И тот в соплях.
– Господа, я больше не желаю слушать этого подонка! – сказал, вставая, штабс-капитан. – Пора прекратить этот дешевый балаган. Вставайте, если в вас еще капля достоинства.
Номах не пошевелился, презрительно ухмыляясь.
Боец направил на офицера ствол ружья.
– Не надо, – лениво остановил его Нестор. – Пусть…
– Ваше поведение – предательство! – закричал полковник. – Я приказываю вам!..
– Мне глубоко плевать на ваши приказы. Вставайте господа! Как сказал один римский раб, – почти весело добавил он, – лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Видите, даже раб может быть в чем-то правым. Вставайте, черт бы вас подрал!
Аршинов, стоявший рядом с Номахом и нервно дергавший коленом, неожиданно поднял голову и подслеповато посмотрел на штабс-капитана.
– Вы, кажется, изволили процитировать Спартака? Раба, которого вам подобные распяли на кресте возле Аппиевой дороги? – подался он вперед, запуская руку в карман. – У вас хватает наглости его цитировать? У вас, палача, представителя сословия палачей?
Аршинов неловко вытянул из кармана пиджака револьвер и выстрелил в офицера, попав ему в пах. Капитан упал на колени, скрючился.
Вскоре то тут, то там стали подниматься испачканные в пыли и креозоте полураздетые оборванные фигуры.
Вдали снова раздался скрип осей, и связанных цепью, лежащих, стоящих, поднимающихся людей потянула за собой та сила, о которой говорил Номах.
Цепь протащила перед Нестором рыдающего юнкера, с которого все началось. В глазах его теперь читался лишь слепой ужас. Мальчишка все еще пытался ухватиться за шпалы, рельсы, стебли пижмы, растущей у полотна, но безрезультатно, натянутая, горящая на закатном солнце цепь тянула его к реке.
Ударяясь плечами о шпалы, перед Номахом проехал съежившийся раненый штабс-капитан, зубы офицера были стиснуты, лицо стало серым от боли.
– Сдохнешь! – процедил он Номаху. – Как собака сдохнешь. Слышишь меня?
– Иди уже, – нехотя бросил ему Номах.
Потом проплыл седой, красноглазый, похожий на безухого кролика генерал, распластанный мертвый прапорщик, вилы, торчащие из его спины, качались и кивали, будто удочка, на которую клюет рыба. Сипя и сопя, с трудом поспевая за ускоряющейся цепью, проковылял бабьей походкой полковник.
