Натаха прошлась по хате, то и дело пригибаясь и заглядывая то под лавку, то под кровать, то под стол.
– Теперь не знаю, где…
– Что, опять, как дратву анадысь, мыши съели? – крикнул Николай.
– Да не могли они, – успокаивающе произнесла Наталья. – То дратва, а то шапка. Тем более за одну ночь-то…
– Нет, Натаха, в дому у нас порядка! Никакого нет! Где фуражка? – в отчаянии, чуть не плача, выкрикнул он. – Меня вчера как бойца обрядили. Поскольку бедняки мы, шинелку выдали, фуражку, винтовку. Где, Натаха, фуражка?
Наталья шальной пулей снова заметалась по хате.
– Найдем, Коляк, не ругайся шибко.
– Ах, не ругайся? А кто меня такого бесшапочного в армию теперь примет? Скажут, что ему доверить можно? Он фуражку, и ту сберечь не смог!
Сама едва не плача, Натаха принялась летать вдвое быстрей.
– Коляка, ну что ты мне сердце рвешь? Найдем. Куда ей деваться?
– Найдем, как же!.. – выкрикивал Николай, стоя пугалом в большой, не по росту, шинели, с узелком в одной руке и винтовкой в другой.
Фуражка нашлась под печкой.
– Должно, кошка ночью затащила, – предположила Наталья.
Рыжая, как яичный желток, Мурка сидела посреди солнечного квадрата на полу и вылизывала себе бок.
– У, зараза! – обругал ее Николай. И, опомнившись, крикнул со стоном: – Бежать же надо, Натаха. Уйдут без меня. Как бог свят, уйдут.
Путаясь в полах шинели, он засеменил к двери, стукнулся прикладом ружья о стену, притолоку и выбрался наконец.
Ночью прошел дождь, и все вокруг сияло, отражая солнце в каплях воды.
Николай вышел на заросший «гусиными лапками» двор, порывисто двинулся вперед.
– Коля! – окликнула его Наталья, вдруг ослабев и остановившись у порога хаты. – Чего? – растерянно обернулся, отчего-то вдруг тоже ослабнув, Николай. Наталья заплакала, прикрывая рот ладонью, как совсем недавно прикрывала его от смеха.
– Чего?.. – растерянно повторил муж.
– Шинелку намочишь, – показала она на волочащиеся по мокрой траве полы. Николай подошел к ней, неловко, мешали узелок и винтовка, обнял.
– Вот дурищща. Заплакала…
Наталья ткнулась в жесткое колючее сукно шинели на плече мужа.
– Плачет и сама не знает, чего плачет.
– Не знаю, Коляк, – всхлипнула та.
Он неумело прижался лбом к ее макушке с просвечивающей, белой до беспомощности кожей.
– Мужа в армию взяли. Пойми, честь какая. Ружжо дали, фуражку…
– Я понимаю, Коляк, я понимаю.
– Ну вот…
– Я боюсь чего-то.
– Ну и чего ты боишься?
– Я сама не знаю.
– Одно слово, дурищща, – нежно и растерянно сказал он.
