День стоял чудесный, в небе ни облачка, и солнце пригревало — совсем не таким был тот хмурый, истинно осенний день, когда они ездили в Берг. Гертруда ясно различала бело-розовый костюм Тэли; мальчик ехал впереди, то громко покрикивая, то запевая песни, но без виолы, ее он приберегал к вечеру. За Тэли, на коне под синим чепраком, — Генрих. Голова князя непокрыта, русые волосы отливают золотом; он держит копье с пестро разрисованным древком, упертым в стремя, на конце копья реет бело-голубой прапорец. Последний, на вороном коне, — Герхо, на плече у него сокол в клобучке, у пояса кошель с кесарским серебром. Только и везут они с собой что копье, два меча, кошелек, лук Герхо, небольшой серебряный лук Тэли да виолу. Вот они уже спускаются в долину. Генрих, подняв копье вверх, начал быстро вращать его в руке, прапорец трепыхался на ветру, князь кричал: «Прощай, Гертруда!» Но она уже не слышала.
Нет, Генриху не жаль покидать монастырь, где он так славно провел время. Рихенцы там уже нет. Впрочем, он почти не думал о ней; зато все чаще вспоминается ему Верхослава в белом платье, в красных сафьяновых перчатках, с таким изумленным детским лицом. Но не к ней едет он теперь и никогда к ней не поедет. Он не станет умножать злодеяния своей семьи еще одним, и столь гнусным. В Дании, кажется, случилось некогда такое: брат убил своего брата-короля, завладел троном и королевой. Рассказывала Генриху об этом его сестра Рикса, гордая, величавая королева готов и шведов, а прежде — княгиня в Новгороде{49}; она иногда наведывалась к матери в Плоцк и в Ленчицу. Вот настоящая государыня! Ей удавалось смутить не только младших братьев, но и благочестивое сердце княгини Саломеи. Что ж, пусть говорит что хочет, а Генрих против брата не пойдет, они совсем по-другому поладят, бог ему поможет. Сперва посмотрим, чем кончится это путешествие, а потом уж подумаем, как добиваться власти. Но Верхослава? Что будет с Верхославой? Вернется к отцу, в Новгород? Уйдет в какой-нибудь польский или немецкий монастырь? Быть может, в этом же Цвифальтене она вместе с Гертрудой когда-нибудь преклонит колена перед алтарем, где темноликий Христос несет ягненка? И будет проходить в бронзовые двери, отлитые теми же мастерами, что работали в Гнезно?{50} Ах, пустые мечты! Уже смеркается, Тэли наигрывает на виоле, а он все думает о маленькой, хрупкой женщине, томящейся в бревенчатом краковском замке.
Ехалось им привольно и спокойно, злых людей не встречали. Путь пролегал по пустынным местам: во многих швабских деревнях, в богатых крестьянских и рыцарских усадьбах не видно было ни души. В поход с кесарем Конрадом ушла тьма народу, и мало кто вернулся. Целые деревни стояли как вымершие, в других оставалось две-три семьи, повсюду нищета, запустение, невспаханные поля заросли сорняками, по-осеннему рыжеватыми и до хруста высохшими на солнце. Вздыхая, смотрели наши странники на опустошение, которое причинил словом святой муж из Клерво. Теперь он скрывается от людей в отшельнической своей келье, а вернее, в роскошном замке. Но что сделано, то сделано: не дал господь благословения походу кесаря, войско его в пустыне было осаждено, разбито, рассеяно, уничтожено врагом и болезнями, лишь немногие остались в живых и вернулись на родину. И Генрих вспоминал слова Дипольдовой жены об антихристе, обольстившем добрых христиан.
