В 1932 году после роспуска РАППа Эренбург освобожденно вздохнул. Иметь дело с «Лёпой» Авербахом и прочими героями «пролетарской» культуры, конечно, не хотелось бы и вряд ли возможно. Создание нового союза писателей казалось благим начинанием. Бабель, Мандельштам, Булгаков, Ахматова, Полонская, Зощенко, Иванов, Леонов и масса других писателей, как пользующиеся покровительством властей, так и не соприкасающиеся с ними, довольно часто печатаются. «Повесть непогашенной луны» сошла с рук. Мейерхольд имеет свой театр. Прошлая близость к Троцкому ему пока не мешает. Ставит пьесы Таиров. Самоубийства Есенина и Маяковского, по всей видимости, не насторожили Эренбурга. В них, в самоубийствах, ощущалось немало личного, интимного. Все вроде бы налаживается. Не без сбоев, конечно, и шероховатостей.
В ноябре 31-го Евгений Замятин вместе с женой приехал во Францию. Миграция писателей не возбранялась. Замятин издавна находился в дружественных отношениях с Эренбургом, будучи старше его на семь лет. В письме к поэтессе Шкапской еще в 22-м году Эренбург писал: «Дайте Замятину на прочтение „Хуренито“ и „Неправдоподобные истории“ — я его ценю как прозаика (лучше Пильняка много. Единственный европеец)». И у той же Шкапской в том же году Эренбург вскользь спрашивает: «Меня очень интересует мнение Замятина о „Хуренито“».
Почти через год Евгений Иванович Замятин в журнале «Россия» напечатал ободряющий отзыв о вещах Эренбурга. Редко кто писал о русском парижанине еврейского происхождения с такой профессионально обусловленной симпатией: «Эренбург — самый современный из всех русских писателей, внутренних и внешних, — или не так: он уже не русский писатель, а европейский, и именно потому — один из современнейших русских. Он — конечно, еретик (а потому — революционер) — настоящий. У настоящего еретика есть то же свойство, что у динамита: взрыв (творческий) — идет по линии наибольшего сопротивления. Оттого в 1918 году он написал „Молитву о России“, в 1922 году — „Хулио Хуренито“ и „Повести о 13 трубках“».
«Молитва о России» вызвала злобные отзывы популярных в те времена Шершеневича и Маяковского.
«Труднее всего идти, когда под ногами все колышется, нет ничего твердого, никаких — говоря по-ницшевски — „костылей достоверности“. И такой трудный путь Агасфера — путь на все посягающего скепсиса — выбрал Эренбург. Полнее всего это в романе „Хулио Хуренито“».
Но самое главное в отзыве Замятина — признание того, что «Эренбург услышал музыку языка в прозе». Правда, Замятин отмечает, что этой музыки языка еще недоставало в «Хуренито» и что он услышал пока не свою музыку. Важно — услышать! «Белый — лекарство очень сильное, очень ядовитое, очень опасное; многих — несколько капель Белого отравили; Эренбург, я думаю, выживет».
