На утро следующего дня он достал мне целый ворох исписанных страниц: переписка фирмы Нобель за 1914 год; копии каких-то длинных протоколов долгих тыловых заседаний времен первого года нэпа и еще какую-то кучу никому ненужных, негодных бумаг.
– угрюмо сказал я, собираясь уходить.
Армянин не пускал меня, держал за рукав, орал, что я его ограбил.
Ох, много, много проклятий сыпалось мне вдогонку. Жилистые, узловатые кулаки армянина грозили мне – уходящему, не смогшему осилить смеха, – бегущему, согнувшись от хохота.
Документ первый
(написан на двух листах линованной бумаги довоенного образца, пожелтевшей, очевидно, от долгого хранения)
ТОВАРИЩУ КОМИСАР НАЧАЛЬНИКУ СОВЕЦКОЙ ВЛАСТИ
станицы Горобеевой со всей окрестностью, хуторами и станицами к ней приписом перечисленных.
Пришлой крестьянки Черниговской губернии, Но-возыбковского уезда, Белоколодезьской волости, села Дурни, Куценко Анны Гавриловны, местожительством ноне обретающейся на хуторе Стародубском близ станицы нашей Раздольной опять же к вашей подначальной станице Горобеевой приписанной.
ПРОШЕНИЕ
нащет суда и управы
Покорнейше и слезно прошу Вас, Товарищ Комисар Начальник, как совецка власть на защиту бедности пристоящая есть, обратить внимание на жалобу мою – и не оставить без суда долю мою почти вдовью и детей моих малых, хуже сирот.
Октября сего месяца, а числа 2-го, если считать по старому числу потому как новому за коротким пребыванием в нашей местности совецкой власти до сих пор не обучены. Выехала я спозаранку, с малолетним сынком моим Федором, на лошади – мерине девяти годов гнедой масти – и с телегой за мужиком моим, Никитой Архипичем, в город, в больницу.
А мужика моего пятая неделя как обезножило, по причине неосторожного переезда. И обезножило его в чистую, одни культяпки от обоих ног остались. Так что сами видите, что не работник он у меня, а только хлебом кормить и еще присмотру, как дитя малое требует. А самому большаку Федору теперь у меня осьмой только год идет.
Теперь понятно воистину и без сумления должно стать Вам Товарищ Комисар Начальник положенье мое горькое и судьба хуже вдовьей, тем более, что нездешние мы, а пришлой народ, безземельные.
Ехала я значит, с самой зари и думала на поночлег остаться в станице Горобеевой, да только мерин мой некованный, а земля на проселке от морозу как камень, и пришлось мне к Горобеевой станице совсем ночью почти к свету под’езжать.
