Закричал и Лемех — ноги более не держали его, руки выпустили оружие, он ткнулся лицом в зелёный эльфийский ковёр, всем телом ощущая судороги жуткого, невероятного и непонятного существа, грозившего, по словам Борозды, уничтожить всё и вся.
В ушах стоял вопль — Зарёнка продолжала кричать, даже похороненная заживо, а может, уже и вовсе не живая. Завыла Найда, отчаянно, дико, закрутилась на месте, сходя с ума.
Упали эльфы, не устоял Месяц, и только Борозда всё тянула, всё длила жуткую песнь смерти и жизни — всего поровну, а деревцеЗарёнка новыми и новыми ветвями-клинками пронзала чёрный камень Ниггурула.
И из камня уходила сила, странное подобие бытия и сознания покидали его, он умирал, медленно, сопротивляясь, но умирал.
…Лемех не помнил, как оно всё закончилось. С трудом всплывали в памяти обрывки — деревце и обсидиан, замершие в неразрывных объятиях, эльфы, едва держащиеся на ногах, волокли обеспамятовавшую Борозду.
Лемех и Найда шли сами. Падая и поднимаясь, но с Ниггурула они выбрались без посторонней помощи.
Не осталось сил, но осталась ярость, остались злоба и ненависть. Тёмные человеческие злоба и ненависть, которые коли разбудишь — берегись, не будет тебе ни прощения, ни пощады, ни даже быстрой и лёгкой смерти.
Так вот зачем им наши мальчишки и девчонки. Вот зачем им «Эльфийская Стража» — чтобы зарыть на этом проклятом поле, закопать в землю, похоронить заживо.
Крики Зарёнки по-прежнему оглушали. Не уходили, не таяли, не пропадали, и казалось — Лемех обречён слушать их вечно.
…На краю Ниггурула, на краю живого леса, они рухнули все вповалку. Чьи-то ладони поддерживали голову Лемеха, чьито руки подносили к губам черпачок с терпким, обжигающегорячим питьём, отгонявшим пережитое и возвращавшим силы.
Борозда лежала, словно мёртвая. Губы сделались синюшными, руки раскинуты, в уголках глаз запекшаяся кровь.
Над ней хлопотали Месяц и ещё какая-то эльфийка, а рядом — не поверил своим глазам Лемех — на коленях застыл Гриня, как тогда, на Лемеховом подворье, водя ладонями над головой неподвижной волшебницы.
Хуторянин дёрнулся — и застонал сквозь зубы. Ледяная игла пронзила насквозь, от паха до темечка.
— Лежи, — жёсткая ладонь придавила его к земле. — Довольно натворил.
— Полночь… — прохрипел Лемех.
— Он самый, — без улыбки кивнул эльф. — Насилу успел… как прослышал, что ты учудил. Лежи тихо и пей вот это, легче должно стать.
У губ вновь оказался черпачок с обжигающе-огненным отваром. Из глаз сами собой потекли слёзы, рот и горло вспыхнули огнём — так не перчили и в Кинте Ближнем, где, как известно, без специй даже воду не пьют.
